Дегольядо любил каждого из своих солдат. И смерть каждого солдата была его горем. Солдаты знали это, и их преданность командующему, постоянство, с которым они возвращались к нему после каждого поражения, определялись этим чувством человеческой связанности.
Ортега не жалел солдат и не боялся крови. Тот, кто взял в руки оружие, принял вместе с ним бремя долга и опасности. Смерть входит в ремесло солдата. И жестокость входит в ремесло солдата. И то и другое не подлежало обсуждению.
Солдаты восхищались Ортегой. Его твердостью и уверенностью.
С Дегольядо они вместе страдали за свободу и готовы были за нее погибнуть.
С Ортегой они шли убивать и побеждать.
Этим утром генерал Ортега приказал привести в свой штаб — армия располагалась южнее Гвадалахары — священника Луиса Вальдовиноса, ехавшего из Гвадалахары и арестованного конным патрулем.
О священнике Ортега знал только одно: он еще не стар и, стало быть, годится для выполнения замысла. Мысль эта появилась у генерала давно, но пока командующим был Дегольядо, Ортега молчал, зная, что дон Сантос, с его нелепыми принципами, никогда не согласится. Теперь Дегольядо отбыл в Веракрус, командование перешло к Ортеге, и можно было попытаться… Он ждал только подходящего кандидата — и вот пришел час…
Конвойный офицер и двое солдат ввели в комнату высокого человека в сутане, из-под которой видны были тяжелые дорожные сапоги. Ортега подумал, что для священника этот дон Луис слишком красив. Но потом увидел неправильность черт, выпуклые надбровья, большие уши. И, увидев это, генерал больше не думал о внешности этого человека. Он не подошел под благословение, не протянул руки. Энергичным, пренебрежительным жестом он предложил священнику сесть. Взглядом выслал конвой. Священник сел в глубокое кресло возле легкого курительного столика. Более мягким движением генерал показал ему на коробку сигар, стоящую на столике. Отец Вальдовинос покачал головой и сглотнул, закинув голову, как будто что-то мешало в горле.
Для этой встречи Ортега надел парадный мундир с твердым стоячим воротником и блистающий золотым шитьем. Он походил по комнате, отсверкивая лакированными голенищами сапог, и внезапно остановился. Левая бровь генерала Хесуса Гонсалеса Ортеги была выше правой, и это придавало его лицу выражение вопросительной надменности. Как будто он ожидал услышать от своего собеседника то, что было ему давно и хорошо известно и не имело для него значения.
— Сколько вам лет, дон Луис? — спросил Ортега.
— Сорок три, генерал, — сказал отец Вальдовинос, стараясь прочитать в лице Ортеги смысл этого вопроса.
— Куда и зачем вы ехали?
Священник сжал правой рукой левую.
— Я ехал сюда… к армии…
— Зачем?
— Я ищу своего воспитанника, он служит у вас… Капрал Хуан Лопес… он служит в кавалерии…
— Вы хотели увезти его?
— Нет. Я просто хотел его повидать.
— Это ваш сын?
Священник улыбнулся, не разжимая губ.
— Нет, это мой воспитанник. Почему вы не верите? Ваш каудильо, сеньор Дегольядо, тоже воспитанник священника из Морелии. Вы не знали?
— Знал. Он — сын священника.
Вальдовинос пожал плечами.
— Возможно. Но Хуан и в самом деле только воспитанник. Я подобрал его мальчишкой, умирающим от голода, просящим подаяние… Он вырос у меня в доме. Он учился у меня в семинарии. Но он не кончил семинарию. Он ушел к генералу Парроди, как только началась война… эта несчастная война…
— Вы не одобряете революцию?
— Я не одобряю кровопролития.
— А действия церкви, подстрекающей темных людей к мятежам, субсидирующей убийц, вроде Маркеса, вы одобряете? Никто, кроме ваших епископов, не виноват в кровопролитии!
— Виновны иерархи. Церковь невиновна. И не может быть виновной.
— Оставим!
Ортега свел брови и пригладил пышные, курчавящиеся на висках волосы.
— Мы встретились не затем, чтобы начинать диспут. Я хочу предложить вам роль, которая искупит вашу принадлежность к преступной корпорации. Да, да! Не возражайте! Я — верующий человек, я — добрый католик, и я говорю: наша церковь — преступна! Преступны люди, ее составляющие! Мы встретились не случайно, дон Луис. Господь выбрал вас, чтоб вы искупили грехи подстрекателя и мятежника Миранды и таких, как он!
Священник встал. У него побелели губы, потом скулы, лоб. Лицо стало пятнистым.
— Я недостоин мученичества, генерал, — сказал он. — Я не готов к мученичеству…