После первой же бутыли Конан испытал непреодолимое желание станцевать на раскаленных углях без сандалий, и спасли его от этого неразумного поступка не уговоры посетителей кабака, не зазывные улыбки местных див, но только еще две бутыли акуры — варвар высосал их до последней капли и мешком свалился на пол, даже не вспомнив о стремлении исполнить киммерийский танец на углях в вендийском городке Тхату.
Протяжный стон прервал экскурс в прошлое, заставив тишину испуганно отпрянуть к полосе леса. Конан обернулся. Рыжая гнида восседала на кочке и пялилась на варвара наглыми зелеными глазами; розовые уши недоуменно шевелились, словно спрашивали: что случилось? кто этот синеглазый исполин, двинувший нашего хозяина по лбу так, что мы с ним упали?
С чувством глубокого удовлетворения обнаружил киммериец под взъерошенной челкой рыжего сине-красный отпечаток своего кулака. Фыркнув, он пожал плечами и снова повернулся к костру. Спустя пару вздохов пивной вор осторожными шагами приблизился к нему, робко сел рядом.
— Ты сердишься на меня, варвар? — В трескучем голосе его, как показалось Конану, наглости чуть поубавилось. Наверное, стоит дать ему еще в оба уха — возможно, сие лекарство избавит несчастного от страшной болезни — воровства.
Киммериец вовсе не вспоминал сейчас о том, что и сам не далее как предыдущим днем похитил у двух путешественников толстую плоскую лепешку величиной с добрую камбалу, не говоря уже о плаще делопроизводителя, сапогах глухонемого и всех прочих подвигах, за которые каждый город, где он побывал, без колебаний упек бы его на всю жизнь в темницу — если б, конечно, знал имя вора…
Ухмыльнувшись, Конан бросил на парня короткий, ничего не выражающий взгляд. В свете костра его волосы казались красными, а розовые уши прозрачными, как и нежная бледная кожа лица.
— Я весь день плавал по реке… Вода — вот она, рядом, а не достать…
Рыжий запыхтел, понимая, что объяснение это никуда не годится — ведь варвар освободил его, почему же он не спустился к реке, чтобы напиться, а украл кувшин с пивом? Он решил зайти с другой стороны.
— Два года живу как собака, — печальным голосом сообщил он. — Кто кусок хлеба швырнет, кто — кость… А о пиве только мечтать приходилось… Вот и не стерпел.
Конан хранил молчание. Ярость его прошла; от вулкана, бушевавшего внутри, остались лишь безобидные пузырьки, но рыжему знать о том было вовсе необязательно.
— Будь по-твоему, варвар, — в волнении выпалил парень. — Я пойду с тобой! — И он решительно взмахнул рукой, будто бы спаситель долго уговаривал его, а он не соглашался.
Конан почувствовал, как пузырьки, лопающиеся в его груди, вновь начинают размножаться и кипеть. Остановив на зеленых глазищах долгий сумрачный взор, он медленно, с расстановкой, произнес:
— А разве я звал тебя с собой, рыжая вошь?
— Нет, — ничуть не смутился парень. — Но позовешь.
— С чего это?
— Я — талисман! — гордо заявил рыжий, и глаза его зашарили по лицу варвара, надеясь узреть какие-то признаки удивления, радости, восхищения. Увы, суровые рубленые черты его спасителя не выражали ровным счетом ничего, а в синеве глаз блуждала скука и светилось откровенное желание выпить.
— Ты не понял, варвар? Я — талисман! Ты берешь меня с собой, и у тебя получается все — все, за что ни возьмешься! Хочешь сейчас прыгнуть через костер и не обжечься? Прыгай!
— Я и без тебя смог бы прыгнуть через костер, — мотнул головой Конан, отказываясь принимать такое доказательство.
— Ну… Ну, тогда иди к реке, сунь руки в воду и хватай!
— И что я схвачу? — подозрительно нахмурился киммериец.
— Что, что… Рыбу, что еще! Поджарим на хворостине и съедим.
Хмыкнув, Конан закатал штаны и поднялся. Желудок его давно требовал от хозяина поддержки — не моральной, конечно. А посему было бы совсем неплохо поймать полдюжины жирных рыбин и зажарить их именно таким способом, какой предлагает этот парень. Перед закатом солнца Конан уже пробовал заняться рыбной ловлей, по в цветущей воде Хорота водились разве что только лягушки, и сия затея не увенчалась успехом. И все же варвар по опыту знал: не убедившись — не отрицай, не узнав — не уходи. Кто ведает, может, рыжая гнида и впрямь на что-то годна.
Погрузив в реку обе руки по локоть, киммериец осторожно начал водить ими взад-вперед, шебурша пальцами, но натыкался лишь на склизкие стебли и листы водорослей. Ноги его скользили по глинистому дну, к тому же бугристому и холодному, а рыжий придурок у костра пыжился и громко пыхтел от сознания собственной значимости — плюнув в хилую кувшинку, что плавно качалась на воде, варвар выбрался на берег. Кулаки его сжались, а синие глаза угрожающе вспыхнули.
— Иди в реку! — повелительно крикнул рыжий. — Ты ничего не поймал!
— Я ничего не поймал, потому что здесь нет рыбы! — прорычал киммериец, не сбавляя шаг. — И сейчас вместо щуки я поджарю на хворостине тебя!
— Иди в реку! — взвизгнул парень, вскакивая и в страхе отбегая к кустам, — Иди в реку и знай, что рыба уже плывет тебе в руки!
Не останавливаясь, Конан подхватил с земли увесистый булыжник и метко швырнул его в рыжую цель — несостоявшийся талисман едва увернулся в последнюю долю мига и снова завопил:
— Иди в реку!
В воздухе зазвенело от его пронзительного голоса, но кроме этого звона чуткое ухо киммерийца расслышало еще один звук — то ли бульк, то ли хлюп… Неужели рыжий, прыгая в кустах, уронил кувшин с остатками пива? Но не успел Конан ощутить в груди своей привычный предштормовой гул гнева, как первобытный инстинкт заставил его развернуться и броситься назад, к Хорогу. Слава Митре, с пивом, похоже, было все в порядке, а плеск доносился со стороны реки и, насколько варвар разбирался в звуках, то был удар рыбьего хвоста по воде.
Огромная, почти с меч киммерийца, рыбина выпрыгнула из реки прямо ему в руки. Он цепко ухватил ее за скользкие крутые бока и с размаху швырнул на берег, к костру. Затем, не теряя больше времени даром, снова сунулся в воду.
Как и предсказывал рыжий, рыба сама плыла к Конану; ему не приходилось даже особенно усердствовать — вся задача состояла лишь в том, чтобы сцапать ее как можно больше и закинуть на берег как можно дальше. Жирные тушки лениво плавали возле самых его ног, и когда железные ладони человека смыкались вокруг их боков и выхватывали на воздух, не бились, не извивались, а равнодушно разевали зубастые рты и ворочали пустыми блеклыми глазами. Конечно, то была не настоящая рыбная ловля, и Конану сие занятие быстро наскучило — он вылез, отряхиваясь, словно искупавшийся пес, и пошел к своему пристанищу.
Впрочем, добыча и так оказалась богатая: без малого две дюжины отличных рыбин, и четыре из них уже висели над костром, очищенные и насаженные расторопным рыжим на прутики. Вода капала с них на раскаленные угли, раздавалось шипение, и о лучших звуках в эту ночь киммериец не мог и мечтать — не говоря уже о поистине волшебном запахе, что струился перед носами оголодавших путешественников.
Не дожидаясь, когда приготовится первая порция, Конан снял прутик и, обжигаясь, начал отхватывать зубами белые сочные куски. Рыжий не замедлил воспользоваться его примером. Кучка рыбьих скелетиков быстро росла между ними, и с такой же скоростью росло взаимопонимание. В середине трапезы варвар поймал умоляющий взгляд талисмана, направленный в сторону кустов, где стоял кувшин с пивом, усмехнулся.
— Пей! — разрешил он, и рыжий тотчас выудил из ветвей вожделенный сосуд, жадно припал к нему губами.
Когда, в унисон сыто рыгнув, оба отвалились наконец от еды, киммериец с удивлением обнаружил, что его неприязнь к парню испарилась бесследно. Не потому, конечно, что тот накормил его — Конан сам ползал в реке и сам доставал оттуда рыбу, — а потому, что… Наверное, так пожелал Митра… Глаза обоих посоловели, потеряв первоначальный свой цвет, и мысли спутались… Наконец сон снова опустился к их одинокому костру, и на этот раз уже ничто не могло его прогнать. Ну, разве что яркий луч солнца, весело шныряющий по земле и пробуждаюпщй к жизни, но — до рассвета еще оставалось время…