Да, ныне сама она была уже не та, что прежде, а вот он — именно тот и, подозревала Низа, останется таким всегда. Дикая первобытная сила слилась в нем воедино с силою внутренней, подобно смерчу, летящему по пустыне, но и всего этого было бы мало для того, чтобы сохранить свою собственную сущность до конца отпущенного богами срока.
В киммерийце несомненно было что-то еще, а вот что, она не могла понять; не могла и назвать, а могла лишь почувствовать. Она прикрыла тяжелые веки, на миг только погрузившись во мрак, а когда усилием снова приподняла их, то увидела колосса, воздвигшегося в ее крохотной каморке и едва не проткнувшего головой трухлявые доски потолка.
Хотя поначалу он чуть было не сверзился на пол, ибо макушкой действительно врезался в потолок — перед глазами сразу замелькали разноцветные круги и искры, колени подогнулись, — на ногах все же сумел устоять. На выдохе задержав дыхание, он восстановил равновесие (пока не то, Великое, а самое простое, но ведь это было только начало), качнувшись, обвел слегка помутившимся взором Низины владения, представлявшие собой всего-то одну темную комнатушку, где он провел последние семь дней и ночей, и победно посмотрел на свою спасительницу.
— Хей, Низа! — гаркнул он так, что старуха вздрогнула. — Да ты и впрямь колдунья! Клянусь Кромом, я снова могу переломать хребет белой полосатой твари!
— Снежный тигр умер, но снежный тигр жив, — туманно заметила Низа, прикрывая веки.
С пару мгновений Конан молчал, в недоумении воззрившись на колдунью. Потом передернул плечами и с досадой махнул рукой.
— А ну тебя, старая. Бормочешь невесть что… Лучше дай мне еще пива. Кром! Прежде мне не приходилось пить такого!
— Пива тебе больше нельзя, — скучным голосом произнесла старуха. — Выпей воды.
Киммериец скривился.
— Тьфу! Не хочу воды!
Он сделал круг по комнате, двигаясь мягко, бесшумно, словно тот же снежный тигр, и так же чутко принюхиваясь к странным запахам каморки. Лишь теперь сквозь аромат старухиного пива, сообщаемый его дыханием, он услышал густой дух сушеных трав и цветов, что были целыми связками пришпилены ко всем четырем стенам. Маленькое окошко из бычьего пузыря пропускало совсем немного света, поэтому Конан не сразу разглядел скромно притулившийся в углу огромный кувшин.
— Хм-м… — пробурчал он, встав перед сосудом на одно колено. — Пахнет как… Ни-иза! Да это же вино!
— Тебе нельзя вина. Выпей воды.
— Почему мне нельзя вина? Я здоров! Ты что, ослепла тут в своей глухомани? Гр-р…
В раздражении Конан сплюнул на пол и, не удержавшись, треснул кулаком по стене над кувшином. В тот же миг ему пришлось об этом пожалеть, так как от удара прогнившая стенка покачнулась и несомненно рухнула бы ему на голову, если б он вовремя не подставил под нее обе руки.
— Тащи подпорку, — рыкнул он, оборачиваясь к старухе.
Та, казалось, только сейчас проснулась. Медленно открыв глаза, она равнодушно взглянула на своего подопечного, который, стоя на коленях, держал стенку ее ветхого жилища. Затем так же медленно колдунья встала и, шаркая деревянными башмаками по полу, вышла через низенькую дверь, изнутри увешанную десятками пучков трав.
— Да скорей же! — донеслось ей вслед.
Осыпая проклятиями ни в чем не повинного здесь Нергала, в душе Конан не испытывал особенно сильных чувств по поводу нынешнего своего довольно комического положения. Все затмило главное — колдунья все же поставила его на ноги. Сила прибавлялась с каждым вздохом, будто и не было семь дней назад схватки со снежными тиграми; раны, сколько он мог видеть, почти затянулись, во всяком случае, покрылись достаточно твердой коричневой коркой, а это его вполне устраивало. Он не сомневался, что сейчас же может отправиться дальше, вот только как быть с разрушенным домом старухи… Варвар не привык платить за добро такой гнусностью.
Неожиданно он снова ощутил прилив раздражения, и снова на себя самого. Что это было? Взыграла дурная кровь, отравленная ядовитыми клыками белой полосатой твари? Или так подействовало на него отличное темное пиво Низы? Что за каприз, свойственный, скорее, надутому купчишке или избалованному отпрыску богатого нобиля? Вина ему подавай… Тьфу! Конан даже застонал от досады. Не иначе как те же Нергаловы прихвостни, что издевались над ним тогда, в бреду, застили глаза…
Изначально чуждое киммерийцу самобичевание оборвалось так же внезапно, как началось, стоило ему только увидеть, что за палку втащила в дом Низа.
— Прах и пепел! Ты б еще лозу приволокла! Иди сюда!
Колдунья покорно встала на его место, подперев стенку горбом, а Конан, едва протиснувшись в низкий и узкий дверной проем, отправился в лес за деревом.
«Что это было?» Старуха усмехнулась. Да конечно, ее пиво. Кроме лечебных свойств оно обладало и побочными, увы, малоприятными. Северянин не мог этого знать, но выпей он еще хоть пару ложек, и Низина каморка тут же превратилась бы в груду обломков, ибо весь его прошлый бред тут же вернулся и пригрезился бы явью, а в неизбежной тогда борьбе варвара с прихвостнями злобного Нергала вряд ли хоть что-то тут бы уцелело. И все равно парень оказался крепок — выдул целый кувшин пива и всего лишь оплевал пол и сломал одну стенку. Жаль, что он уйдет от нее так скоро… Темное, изборожденное глубокими морщинами лицо колдуньи омрачилось. Она точно знала, что уже нынче, до захода солнца он покинет ее дом для того, чтобы снова встать на свою прежнюю дорогу… Что же, вот и пришел конец ее долгому, пожалуй, даже слишком долгому веку…
— А ну, старая, отойди!
Сначала Конан протолкнул в дверь свое массивное тело, потом втянул подпорку — выдранный им из земли молодой тополек, на коем висела туша карликовой косули. Добыча досталась ему легко: во владениях Низы давно никто не охотился, и зверье здесь было непуганое — косуля сама подошла к нему, так что оставалось всего-то протянуть руку и свернуть ей шею, — только ленивый в этих местах не сумел бы поймать хоть суслика.
Укрепив стену, киммериец занялся разделкой туши. Ловко орудуя кинжалом, он содрал шкуру, вычистил внутренности и, связав ножки тонкими корнями тополя, подвесил косулю над очагом на той палке, что принесла Низа. Дух желудка, который, как утверждал старый приятель Ши Шелам из славного Шадизара, вселен в людские тела злобным демоном, уже урчал на все лады, требуя мяса. Конан и сам рад был удовлетворить его желание, ибо растительная пища, вкушаемая им семь дней подряд, впрок не шла: стоило ему только выйти на воздух, как живот разболелся так, что он едва успел добежать до густых зарослей папоротника.
Вскоре запах жареного мяса совершенно заглушил ароматы старухиных трав. С вожделением вдыхая его, северянин искоса поглядывал на колдунью, что мешала в глиняном горшочке обломком ветки какую-то бурду темно-зеленого цвета. При этом она бормотала себе под нос не слова, но звуки, то растягивая их, то произнося скороговоркой; птичья голова ее с тонким кривым носом-клювом покачивалась в такт заклинанию, а в полуприкрытых глазах, устремленных в заоконную даль, Конан видел странную, непонятную ему тоску и боль — впрочем, может быть, это ему лишь показалось. Несравнимо более, чем чувства Низы, его заботила сейчас предстоящая трапеза. Киммериец с трудом удерживался от того, чтобы не отхватить кинжалом кусок от сырой еще туши — по правде говоря, если б не расстройство желудка, он бы так и сделал, но вновь проводить время в зарослях папоротника ему совсем не улыбалось.
Ждать пришлось долго. Вот уже и колдунья закончила свое занятие, отставила горшочек с зельем в сторону и опять замерла словно каменное изваяние — а косуля только-только начала покрываться золотистой румяной корочкой. Живот Конана, в такие волнующие мгновения существующий как бы отдельно от него самого, издавал пренеприятные звуки, подобные чавканью болота и кваканью лягушек в нем. Вздохнув, киммериец отворотил взгляд от очага. Как видно, голова его опустела одновременно с желудком: никакие мысли не задерживались в ней, даже самые важные, а уж о пути в Гирканию, к Учителю, он сейчас и вовсе не вспомнил.