как летит он к твоим ногам,
как он примет нас, смейся или плачь,
и умчит нас к другим берегам.
В стороне чужой выпал белый снег,
а под снегом - цветы и река...
Оборвался сон. В темноте ослеп,
и болят почему-то бока.
Разбудив себя окончательно,
я сумел полностью осознать,
что ничем жизнь не примечательна,
что весна показалась со сна...
Я, изрезанный праздничными ласками,
твоего не оставил следа,
взял мольберт с ритуальными красками
и уехал в далекую даль.
декабрь 1985
ГОДОВОЙ СТИХ К***
Ильичево кино учит нас понимать,
что не нужно, что просто красиво.
Жизнь течет, как вино, мне уже 25,
я не знаю, на что тратить силы.
25 лет свои я кладу на ладонь,
холодеет душа от мороза.
Вдруг огонь, след любви, а потом только
вонь,
на ладони - кристаллик навоза.
Мне наскучило пить, видеть сны и читать,
я бедою залит, как водою.
Мне уже 25, я устал сочетать
молодость со своей бородою.
В 25 лет свои я имею жену,
малышей - двух чудесных детишек...
Я у глажки в тюрьме, я у стирки в плену.
Мне ни ниже нельзя, и ни выше.
Каждый раз в семь утра я сбриваю усы,
и по шее тру бритвой до боли.
Мысль приходит - пора красный змей
полосы
лезвием отчеканить на горле.
Ручеек алых брызг, мне тебя не сдержать.
И ни капли во мне нету воли,
чтобы каплям ручья литься воли не дать.
Не осталось ни мысли, ни боли.
До свиданья, мой друг. Что тебе пожелать?
В этой жизни любовь только свята...
А я только теперь полюбил в 25,
но у этой любви жизнь отнята.
В ванне синий лежу, в голубом мираже
отражаются листья и осень.
Мне всего 25, но не будет уже
26, 27, 28...
март-декабрь 1986 года
* * *
Зима, почти две осени,
две весны, два лета.
Ах, леты, годы, леты,
уйдут все до одного.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
Ты ходишь где-то рядом,
тебя со мною нету.
Понять все это трудно,
и жить так нелегко.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
Кому-то будет счастье,
тебя ведь кто-то встретит.
А мне такое счастье
уже не суждено.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
Уеду вдаль от дома,
к Черному морю уеду,
а там в Новом Афоне
солнце стоит высоко.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
Ни моря нет, ни лета,
ты не со мной, я - где-то.
Люблю тебя и только!
И больше никого.
Когда сотрешь мой голос
ты с этой кассеты,
поймешь, что не осталось
на память ничего.
18 октября 1986
* * *
Я слегка прибалдевший сегодня,
но пока не свихнулся совсем,
Вновь перрон, снова он, город Сходня,
улица Ленина, 27.
И зажмут меня братья в объятья,
и отложат на завтра кино.
И зашелестят листья и платья,
и польются дожди и вино.
Мы споем эту песенку дружно,
позабудем на время дела.
Вот и девушки. Все, то что нужно,
молодые литые тела.
Расплывутся по комнате звуки,
я той музыке, кажется, рад.
И заломятся стулья и руки,
опустеют посуда и взгляд.
И какая-нибудь пацифистка
на колени мне сядет под ночь,
и, меня ощутив близко-близко,
уведет из компании прочь...
Я себе удивляюсь порою,
отчего же душа так пуста.
Ты уснула, увлекшись игрою.
Спи, спектакль мы сыграли с листа.
У меня же ни сна, ни желаний,
неужели вся жизнь только для
этих судорожных окончаний.
Кто же я: человек или тля?
Никому не нужны обещанья,
а страданья нагонят тоску.
Все при деле, а я без прощанья
электричкой последней в Москву.
Медленно под луной Каланчевкой
до Казанских покоев пройдусь,
и, необремененный ночевкой,
первую электричку дождусь.
Все сорок минут и я дома,
тут не спят, тут волнуются, ждут.
Все мое, все до боли знакомо.
Отчего же я там, а не тут.
Но, наверно,
вошло в мою моду,
до сих пор, как мне только не лень,
полчаса с Ленинградского ходу,
и опять наступил этот день.
Я слегка прибалдевший сегодня,
но пока не свихнулся совсем.
Вновь перрон, снова он, город Сходня,
улица Ленина, 27.
ноябрь 1986
ОБЕИМ
Я веселой песни не спою.
Мрачно сер весь мой репертуар.
Я с гитарой на шоссе стою.
Подо мною серый тротуар.
И дождь серый хлещет по лицу.
А мимо машины летят,
из окон машин один взгляд.
В нем глаз прозябанье,
в нем непониманье,
и в нем невниманье
к певцу.
На плечи накинув серый плащ,
я из дому вышел поутру.
Во дворе все тот же женский плач.
Не плачь. Я все-равно ни ко двору.
Ни к чему скандал и этот вопль.
А мимо люди идут,
вонзая ботиночный зуд
в асфальт запыленный,
в сердца окрыленных,
в места отдаленные
столь.
Я - неокольцованный тобой.
Курс мой постоянный - напрямик.
Я добрел пешком до кольцевой,
и увидел в небе странный лик.
Этот лик был сер и молчалив.
А мимо тучи плывут.
Льет ливень - молниеносный спрут.
И лик открыл глаза.
По небу - серая слеза.
И лик велик. Он движется
и жив.
Я сел в лужу прямо на шоссе.
Человек в ду-ду свое дудит.
Но психологическое эссе
пусть заменит боль моей груди.
И спасеньем будет мой палач.
А мимо листья шуршат.
И отлетает душа.
Человек, он ведь не по злобе.
С неба лик зовет меня к себе.
Вот такая-то точка в судьбе...
Не плачь.
Может быть, я и в любви профан.
Но иначе не прервать роман.
Лужа - это тот же океан.
Слушай, это лучше, чем обман.
23 января 1987
* * *
Я нашел другую "Кошу".
Нет, не Кошу, суррогат.
В очередности все той же
рассказал, что я женат.
Что есть дом, как птицам клетки,
где жуют, но не живут.
Что есть Юля с Женей - детки,
меня папою зовут.
Что работа неплохая,
что недавно отлюбил.