Трофимов не задавался вопросом, зачем нужен Николаю Степановичу этот разговор. Зачем-то, наверное, нужен. Может, просто человеку надо выговориться.
Ничего особенно нового, говоря откровенно, не услышал. Общий ход событий так себе, примерно, и представлял.
Уже в сентябре, когда Крым немцами был отрезан от севера, Михаил Васильевич со смешанным чувством читал газетные сообщения о борьбе с непарным шелкопрядом в колхозных садах, о севе озимых в Джанкойском районе, призывы активней готовить женщин-механизаторов, чтобы заменить трактористов-мужчин, которые ушли на фронт…
Расчет был на незыблемость Перекопских позиций, внушалась мысль, что врага не пустят в Крым. Мысль правильная и необходимая. Как бы ни было тяжело на душе у тех, кто принимает решения, что бы они ни думали об истинном положении дел и ближайших перспективах, они должны были вести себя именно так. За каждый рубеж — в том числе и Перекопский, к которому подошли немцы, — надо было драться, будто он последний. В сложившейся обстановке сама мысль об отступлении была недопустимой.
Дело не ограничивалось словами. На Перекопе и Чонгаре шли жестокие бои. Это подтвердили и позднейшие немецкие сообщения. Как ни хотелось немцам создать впечатление, что все с их «блицкригом» в порядке, что все идет так, как им хотелось бы, — не получалось. Больше месяца их сдерживали на перешейке.
Но старый, умудренный опытом человек, Трофимов вместе с тем уже тогда понимал, хотя и держал это при себе, что Перекопские позиции, коль скоро дошло до них, не так уж и неприступны…
Николай Степанович служил в штабе одной из находившихся в Симферополе дивизий 51-й Отдельной армии. В последний момент к 51-й подоспела на помощь Отдельная Приморская армия, до того оборонявшая Одессу. Когда противник прорвал все же фронт и рассек нашу крымскую группировку надвое, приморцы начали отходить на Севастополь, а 51-я — на Керчь.
Как же капитан Анищенков оказался в Ялте? Все дело, очевидно, в том, что из Симферополя до Ялты рукой подать, и в том еще, что в Ялте оставалась семья. А окажись жена с сыном на территории, занятой гитлеровцами, смерти им — это Анищенков понимал — не миновать. Эвакуировались или остались?
Трофимов готов был поверить, что Николай Степанович получил разрешение на отлучку из части. Мог даже посочувствовать, если бы Анищенков стал говорить о парадоксальности своего положения: отступить вместе с войсками на Керченский полуостров, выполнить свой воинский долг, возможно, было для него безопасней, нежели находиться сейчас в Ялте… Однако все это — понимал он — лишь игра словами. Отлучку если и разрешили, то ненадолго. А такое понятие, как воинский долг, вообще не подлежит обсуждению. Его просто следует исполнять.
Посочувствовать — еще не значит одобрить или оправдать. То, что война, обстоятельства — жизнь, в конце концов, — складываются трагически и даже ужасающе, никого не избавляет от выполнения долга. Понимал это, по-видимому, и Анищенков. Потому, следует думать, и искал достойный выход из положения.
— …Это задание я дал себе сам… Естественно было спросить: какое задание? Но Трофимов, не желая принимать участия в риторике, промолчал.
— …Не стану утверждать, что с самого начала хотел быть в городской управе, а тем более стать бургомистром. Началось случайно. Вызвали в ортскомендатуру. Шел со страхом, а услышал: мы знаем, что вы из старой интеллигентной семьи, известный в городе юрист и беспартийный… Кстати сказать, информаторов у них сразу нашлось предостаточно.
— А как же Этель Матвеевна, Алеша?..
— Этель Матвеевны больше нет. Есть Антонина Матвеевна.
— Да, но соседи…
— Будут молчать. Сами помогали подчищать документы. Есть один опасный тип — бывший врангелевский офицер, но, по-моему, и он не станет доносить. У него разногласия с Гитлером на почве российской великодержавности. И возмущен, что немцы обращаются с местным населением, то бишь с нами, как колонизаторы с туземцами. За людей не считают.
— В опасную игру вы впутались, Николай Степанович. Я не о прямой опасности для жизни — тут все ясно, идет война. Но можно выкупаться в грязи по уши, а толку не будет ни на грош.
— Судите сами. Спасти кой-кого удалось. Детей хоть понемногу, а подкармливаем. С пропусками на выход из города не скупимся. Правда, господин комендант грозился вашего покорного слугу за это повесить, но я думаю, что пока это несерьезно. Врачи без дела и без помощи не сидят… Ну и разное другое. Что верно, то верно — место скользкое. Сам многим не доверяю, и мне, естественно, не верят. Потому и прошу: дайте Степана. Будет еще один надежный человек. А так ушлют в Германию и пропадет. Я ведь только этим ему и могу помочь, Степан взрослый парень и будет решать сам, — уклонился все-таки от окончательного ответа Трофимов. Когда-то ему нравилась уверенность Николая Степановича в себе. Преуспевающий и благополучный человек, он словно излучал эту уверенность. Но сейчас никаких оснований для нее не было, а манера (или привычка?) осталась. И это раздражало.
— Ну и прекрасно, — сказал Анищенков, как бы ставя точки над «i». — Главное, чтобы вы не возражали.
Говорить об этом дальше не имело смысла, надо было с домашними подумать и посоветоваться. Трофимов вернулся к тому, о чем уже спрашивал:
— Как Этель Матвеевна? Анищенков помрачнел.
— Плохо. Считает себя причиной всех несчастий семьи. Клянет себя, что не смогла уехать. Алеша, тот держится молодцом, хотя тоже под топором ходит… Вы уж не оставьте его, если с нами что случится. Трофимов промолчал. Что на это скажешь? Есть вещи, которые сами собой разумеются. Перевел разговор на другое, давно и постоянно волнующее.
— Вот вы говорите, что дали себе задание сами… Но должен же в городе быть еще кто-то…
— Я думал об этом.
— И что?
— Организованной, активной силы в самой Ялте, по-моему, сейчас нет. Если что и было — СД вырубило. Вы не представляете, что это за адская организация. Для них лучше уничтожить десять ни в чем не замешанных людей, чем оставить в живых одного врага. Ценность нашей с вами жизни для них равна нулю. Жандармов и СД боятся сами немцы, тот же наш комендант. Они даже щеголяют жестокостью. В открытую. Вы знаете этот случай с мальчишкой, который украл у жандарма полбуханки? Жандарм застукал его, когда мальчик доедал хлеб, и тут же собственноручно повесил… Вдумайтесь. Не надрал уши, не побил, наконец. Повесил… Организованной силы как будто и нет, но вся эта огромная оккупационная машина постоянно сталкивается с противодействием. Они все время вынуждены заставлять и угрожать, а это требует сил. Ничто не делается по первому их требованию, порядка, в их понимании, нет. Как говорят шоферы, мотор у них работает с перегревом. И это, поверьте, точно сказано. В технологии тоже оказываются просчеты…
— О чем вы?
— А это я, кстати, от одного немца услышал. Мне приходится с ними общаться и в неофициальной обстановке. Они ведь на нас даже обижаются. Представляете? После военной победы наступает оккупация, и оккупированное население должно беспрекословно выполнять все приказы… А здесь происходит черт те что. Как же не обижаться? А технология такая: вслед за передовыми частями появляются фельдкомендатура и фельджандармерия, они передают эстафету ортскомендатуре и зондеркоманде; зондеркоманда, уничтожив коммунистов, евреев и активистов, передает дела СД и полиции, а сама следует во фронтовом обозе дальше; ортскомендатура создает управы и готовит почву для разных виртшафткоманд, которые должны нас тихо и мирно грабить. В итоге каждый занимается своим делом: одни воюют, другие расстреливают, третьи грабят. Но не выходит. Повсюду нужно держать гарнизоны, все надо охранять, фронтовые резервы приходится бросать на борьбу с партизанами… Конвейер дает перебои.
— Да, иногда несколько песчинок…
— А тут, как вы понимаете, не песчинки. Анищенков взглянул на часы.
— Должен идти. Поднявшись, он сказал:
— И все-таки хочу попросить вас — не говорите лишнего. — Вы называете это лишним? Вы говорите — «лишнее», Лиза говорит — «бравада»… Можно подумать, что я какой-то болтун и позер. Хочу, чтобы вы поняли: все, что я говорю, не случайно сорвавшиеся слова и не старческая болтовня. Это не поза, а позиция. Конечно, я старый человек. Когда тебе под семьдесят, особенно не повоюешь. Я бессилен, я ничего не могу… Когда-нибудь вы сами поймете это…