До чего же трудная и сложная жизнь здесь кипела! Как все было непросто! Но шла весна освобождения, и в настроении господствовал мажор.
…Мы сидим на балконе и дышим напоенным сосной вечерним воздухом. Ветер уже переменился, и с гор тянет на море береговой бриз. Дом — это надо же! — стоит у самого истока бывших партизанских троп. Ореховая балка, поляна Банистро, место, где была «усадьба Мускуди», — совсем рядом. Дом поставлен у подножия Иографского хребта, по которому медлительно и плавно петляет, ведя на ту сторону, через горы, древняя Узенбашская вьючная тропа…
Последняя операция гитлеровцев против партизан напоминала предсмертную конвульсию, но это была конвульсия большого и сильного зверя. Гарнизон одной Ялты составлял около пяти тысяч человек. А в лес были двинуты многие гарнизоны и части, поддержанные авиацией, артиллерией, танками.
Весь март шли тяжелые бои. Партизаны оттянули на себя из фронтового резерва немало вражеских войск, но сами оказались в труднейшем положении. Полная блокада, подавляющее численное превосходство вооруженного до зубов противника… К началу апреля и наши земляки-ялтинцы, и некоторые другие отряды были оттеснены и наглухо зажаты в лесах центральной котловины Крымского заповедника.
Сегодня это почти невозможно себе представить, но вражеские костры горели на всех окрестных вершинах. Были слышны чужие голоса, позвякивание котелков, доносились запахи пищи. А партизаны курили (если был табак) в рукав и не смели даже кашлянуть.
Положение поистине парадоксальное. Победа, окончательное освобождение были близко, как никогда, но и гибель была совсем рядом. Что случится раньше — выбьют скамью из-под ног или перережут веревку с петлей, уже наброшенной на шею?.. Сравнение, может быть, и не очень точное, но ощущение временами было таким.
А горная весна ударила вдруг морозами, апрельским снегопадом. Что называется, одно к одному. Все напряглось до крайнего предела.
Но шла все-таки весна освобождения, и это придавало сил. Беспрерывно вели разведку, искали малейшую щель в позиции противника, готовились к прорыву, видя в нем единственный, хоть и не слишком реальный шанс. Далеко ли уйдешь с таким тылом!.. И тут произошло чудо. В ночь на 9 апреля разведка доложила: враг покидает лес, начинает отходить. Сперва в сообщении об отходе противника даже усомнились, но все новые данные подтверждали его. А спустя несколько часов стала известна и причина: наши войска перешли наконец в решительное и долгожданное наступление на севере Крыма.
Уходят, отступают! Спешат выбраться из леса! Но теперь уже партизаны вцепились в них, не давая передышки. Двинулись по заснеженным горным тропам связные-гонцы, торопясь к своим людям, оставленным в подполье или засланным накануне в город, а потом и боевые группы со специальными заданиями. Надо было не дать гитлеровцам уничтожить прекрасные дворцы, здравницы, памятники, портовые сооружения, массандровские подвалы.
Командир партизанской бригады Леонид Вихман писал в местной газете ровно год спустя: «Было одно стремление: во что бы то ни стало спасти город, спасти население. Особенно рвались бойцы Ялтинского отряда. Ночью в город спустилось несколько групп под руководством Гузенко, целью которых было: по общему сигналу начать бой в центре города.
8-й отряд громил части, отступающие из-под Алушты. Десятки горящих машин, разбитых орудий, сотни вражеских трупов застилали дорогу. В Ялте — замешательство. Противник начал спешно отступать на Севастополь, но путь преградил 1-й отряд Лаврентьева. Вновь горели машины, падали сраженные солдаты.
В полдень под покровом тумана начал спускаться в Ялту 10-й Ялтинский отряд. Бой завязался в районе горы Дарсан…»
ГЛАВА 30
Чистов в первый момент не узнал Лукича — тот пришел ночью. По-солдатски, по-походному грязный, голодный, Гузенко был одновременно и зол и весел. Это была уверенная в себе и потому как бы отдающая весельем злобность человека, который пришел посчитаться, спросить и взять свое.
И постучал в окно и говорил он, почти не таясь. Немецкий автомат висел на груди, за поясом торчала немецкая же похожая на пест граната с длинной деревянной ручкой.
Чистов даже испытал на какой-то миг рядом с ним свою малость, посмотрел на Гузенко с завистью — ишь, какой молодец! — но потом все-таки попросил:
— Не больно шуми. Немцы-то пока еще в городе. Гузенко рассмеялся:
— Завтра встречать будем наших. А ты чего такой кислый?
— Семью из нашего дома недавно взяли…
Лукич, однако, все видел сегодня в радужном свете:
— Вывезти никого не дадим, отобьем. А теперь давай о деле. Докладывай, что в городе. Чистов достал свою тетрадку. Знакомясь с нею, Гузенко посерьезнел.
— У меня останешься? — спросил Андриан Иванович.
— Я уже вторую ночь здесь. И не один, — сказал вместо ответа Гузенко. Часть своих людей он оставил в Массандре и на Поликуровском холме. К ним присоединились оставшиеся в городе подпольщики.
— Это о каком мосте ты пишешь?
— Рядом с аптекой, — ответил Чистов.
— А другие мосты заминированы?
— Думаю, что не только мосты. Там целый пучок проводов.
— Время еще есть, но не так много. Гузенко исходил из того, что мосты нужны покамест самому противнику. Как ни мала речушка Учан-Су, однако одета в камень. Артиллерию и машины через нее без мостов не переправить. Значит, взрывать их гитлеровцы будут в последний момент. Несколько часов еще есть. Но хорошо бы с этим покончить быстрее, а то чем черт ни шутит… Между тем в городе было неспокойно. Здесь сбились и отступившие из Алушты части, и местный гарнизон. Двигаться ночью на Севастополь по ставшим опасными из-за партизан горным дорогам решались не все. С вечера в порт зашло несколько немецких БДБ — быстроходных десантных барж. Собираются, видно, кого-то вывозить морем. Помешать бы… Время от времени на окраинах слышались выстрелы, взлетали, подсвечивая снизу ползущие с гор облака, ракеты. И вдруг возник колокольный звон. Он не был набатным, тревожным, но тем более показался неожиданным. Колокола-подголоски вызванивали весело, споро, даже ликующе.
— Чего это? — встревожился Гузенко. На этот раз пришел черед улыбнуться Чистову.
— Христос воскрес, Лукич, — сказал он. — Светлое воскресение Христово. Сейчас маманя моя пожалует из церкви, и будем разговляться…
— Хорошо бы, да нечем и некогда. А я и забыл, что пасха… Значит, что мы решили? Решили, что Чистов пойдет вместе с ним. Вспомнив предостережения Трофимова, Андриан Иванович спросил о Ливадии, о Воронцовском дворце и услышал в ответ почти то же, что сам говорил: там есть свои люди. До чего же кстати оказались чистовские заметки! Откровенно говоря, Андриан Иванович иной раз не знал, что это за провода, но они кромсали все, которые им попадались. Дважды натыкались на кабель — с ним пришлось повозиться.
— Рвануть бы его гранатой, и дело с концом, — сказал кто-то из ребят. Но это было и преждевременно и опасно. В который раз Чистов подумал: хороший городок Ялта — весь из конца в конец можно пересечь проходными дворами и прячась в кустах. Они двигались группами, натыкались на немцев и румын — спящих и бодрствующих, — но всякий раз удачно их обходили. Один случай был просто удивительный. Напоролись на парный румынский патруль. Уже рассветало. Обознаться невозможно. Румыны ясно видели, кто перед ними, И мелькнула мысль: «Конец!» В самом деле, почти светло, стоит раздаться выстрелу, и вокруг поднимется такое, что никакие проходные дворы не помогут. Но Гузенко свирепо, с несокрушимой уверенностью в себе погрозил патрульным кулаком, и оба они одновременно, как по команде, повернули вправо, молча, не оглядываясь, пошли дальше. Тоже, видать, понимали, что за время наступило… Это было недалеко от моста. Гузенко расположил людей вокруг и приказал замаскироваться. В городе началось движение.