Тогда Чудин оглядывается ещё раз и видит, что не так темно в храме и всюду леса и бочки, и святые не живые, а написаны на стенах, а сам он лежит в углу на куче соломы.
— Как же ты меня донёс? — спрашивает Чудин маленького человека.
Тот отвечает:
— С передышкой.
Чудин поднялся и говорит:
— Благодарствуй за услугу, Феодор-живописец.
— Был таков, — отвечает человек. — Да ныне от ремесла отставлен.
Чудин спрашивает:
— Что же ты здесь делаешь?
— Молюсь о спасении души грешной, — отвечает человек.
— А какой твой грех? — спрашивает Чудин.
Тут человек падает на колени, бьётся головой об пол и громче, чем нужно, кричит:
— Каюсь, отче митрополит и преподобный Илларионе, воистину непристойное совершил, бесом одолеваем! Гляди, — показывает он Чудину, а сам бьётся и вопит.
Чудин глядит, куда ему показывает Феодор, и вместо святых ликов видит над лестницей на стене охотников и лошадей, вепрей и пляшущих шутов с трубами, и все они как живые.
Чудин говорит:
— Может, и спьяну, а мне любо, и я тут греха не вижу.
Тогда человек сразу перестал биться и вопить, улыбнулся и говорит:
— А мне и стрезва любо, прости Господи! Ты бы попросил за меня Иллариона, пресвитера, он тебя послушает и меня простит. А я, вот крест, всё перепишу по уставу и любое покаяние приму, — нельзя мне без моего ремесла.
Чу дин говорит:
— Ладно, Феодор, услуга за услугу. Идём, солнце уже в головах, мне на княжью службу пора.
Он надевает сапоги и свой синий плащ, они идут по городу и приходят к дворцу конунга. И Феодор остаётся у ворот, не смея войти, а Чудин входит во двор, где воины толпятся, собираясь заступить на дневную стражу.
И он хочет, по должности, принять над ними начало, но тут появляется Рагнар в синем, как у Чудина, плаще, встаёт у него на пути и говорит:
— Нет здесь тебе дела.
Чудин говорит:
— Видно, ты забыл, варяг, что перед тобой Чудин, начальник княжьей стражи.
— Был таков, — отвечает Рагнар. — Теперь начальник стражи конунга я, Рагнар!
Тогда Чудин в бешенстве, что над ним так шутят, выхватил меч и замахнулся на Рагнара — и вдруг слышит:
— Опусти меч, окаянный!
И он видит на крыльце пресвитера Иллариона, и тот смотрит на него гневным взглядом. Чудин не испугался и гордо отвечает:
— Не было, монах, чтобы я опустил меч, разве что был бы на то княжий указ.
Илларион говорит:
— Мне повелел князь объявить свой указ: уходи! И не будет иного указа тому, кто забывает о княжьей службе, хмелю служа, но не господину своему!
Тогда Чудин вспомнил всё, что было ночью в покоях конунга, и как проспал ночную и утреннюю стражи, и рука его ослабла, и меч сам опустился. А Илларион ещё сказал:
— Много пришлые люди творят безобразий, с них спрос, а с того, кто позорит русское имя, — вдвойне. Изыдь, исчадие ада!
И тут воины бросились на Чудина и вытолкали, как низкого раба, за ворота, и ворота за ним закрылись. Чудин бился в них и сильно колотил кулаками, рубил мечом, но ворота во дворце конунга были сделаны крепко.
Тут появился Феодор-живописец и, видя, что собирается народ, поскорее увёл Чудина. И Чудин тогда заплакал, а Феодор сказал:
— Обоим нам, видно, не найти защиты.
Тогда Чудин говорит:
— Есть нам защита. Пойдём.
И вот они идут к берегу Днепра, к дому, где живёт Харальд. И видят, что у берега стоит ладья и на неё перекинуты сходни, а по сходням варяги катят на ладью бочки, волокут меха, луки и копья, корзины со съестными припасами. Одноглазый Ульв распоряжается погрузкой, а Харальд, печальный, сидит один поодаль и одет как одеваются люди, выступающие в поход.
Харальд увидел Чудина и говорит:
— Не суждено мне посмеяться над тобой. Вот мой меч, плюнь на него три раза. Но только потом отсеки мне этим мечом голову, потому что я не перенесу такого позора.
Чудин говорит:
— Повинную голову меч не сечёт. Лучше, Харальд, помоги мне, как брат, и умилостивь князя в гневе.
— Этого я сделать не могу, — отвечает Харальд. — Лучше мне после вчерашней ночи совсем не видеть конунга.
И он сказал вису:
— И мне, видно, время парус расправлять, — говорит Чудин. — Одна у нас беда, один ответ.