Вершится дней круговорот,
В лучах зари, в сияньи глаз,
И жизнь вступает в свой черед,
Но для него огонь погас.
Последняя закрыта дверь:
Причислен к мертвым он теперь.
Путь шипов и тропа роз
В старинном зале, сумрачном и тихом
С окном высоким, обращенным на закат,
Где за узорной вязью дикого плюща
Вечерняя заря сменялась ночью,
Сидела дама бледная, устало опершись
На том громадный и лицо укрыв в ладонях.
Но не для отдыха ее склонилась голова —
Капелью слезы по щекам сбегали,
И тихого рыданья скорбный звук
С ночными отголосками сливался.
Вот она снова распахнула том,
И голос, полный муки, зазвучал под сводом:
«Увенчан славою отцов,
Покинул он родимый кров —
Лицом к лицу встречать врагов.
Принять последний смертный бой,
За правду биться, как герой,
И сгинуть в сече роковой.
Там, где сердца друзей верны,
Где руки латные сильны,
Где льется кровь его страны.
Пусть в миг предсмертный слышит он
Оружия победный звон
И ратный клич со всех сторон.
Он обретет земной покой
Среди дружины боевой,
Где тисы шелестят листвой.
Где из церковного окна
В вечернем воздухе слышна
Хорала светлая струна.
Суровый воин, пусть он спит
Там, где кичливый мрамор плит
Его покой не осквернит,
Лишь дети иногда придут
И тихим шепотом прочтут
Имя того, кто дремлет тут».
Печальный голос стих; прервался краткий сон.
«Увы! — со вздохом молвила она. — В чем женщины удел?
Ведь жизнь ее бесцельна, смерть отъемлет все,
Печали ее тщетны, жалобы смешны,
Ей в клетке суждено лишь коротать свой век;
Мужья живут в трудах, но горек жребий наш».
И прозвучал ответ из мрачной пустоты,
Где ночь сгустила скопище теней бесплотных:
«Не сетуй! Каждому назначен свой удел,
Мужчина следует путем шипов: он рубит их,
Он борется с отчаяньем, мечом встречает смерть,
А ты идешь тропою роз; ты скрашивать должна
Его нелегкий труд, и укрывать шипы цветами».
Но с горечью она заговорила вновь:
«О да — служить игрушкой, куклой для забав,
Иль быть букетиком красивым, собранным с утра,
Что к вечеру завянет и отправится в канаву».
И прозвучал ответ из мрачной пустоты,
Где ночь рождала сонм теней неверных:
«Ты — светоч, озаряющий его далекий путь,
Надежды луч, рассеивающий скорбь и муку!»
Но тут почудилось ей вдруг, что грозный свет
Пронзает мрак, как яркий шар, и медленно растет,
Пока не исчезает все: старинный зал,
Зари вечерней гаснущие блики,
Высокое окно — все пропадает вдруг.
И вот она стоит среди холмов огромных,
Вокруг — повсюду, сколько видит глаз, —
Ряды солдат, построенных для битвы,
Немые и недвижные, стоят друг против друга.
Но чу! Вот дальний гром сотряс холмы,
То всадников отряд в порыве слитном
Вперед помчался сквозь живое море,
Помчался к гибели; лишь горстка прорвалась
За строй противника, отчаянно сражаясь,
Но формы их внезапно расплылись,
Поблекли, словно духи в час рассветный,
Когда горит восточная заря; рожков призывный звук
Внезапно стих — рассеялось виденье,
Сменившись образом больничного шатра,
Где Страх и Боль витали над рядами
Больных и умирающих людей.
Там правил мрак, струившийся от крыльев Азраила,
Но в нем сновал без устали живой огонь:
Та, что явила милосердье к падшим,
Спокойно проходила между них,
И ясный взор ее звездою путеводной
Был для людей, и каждому она
Дарила свет, дарила утешенье,
Смягчала жар предсмертный губ касаньем
Или, склонясь, шептала пару слов
На ухо умирающему воину,
Который, уходя в обитель грез,
Благословлял ее. И да пребудет с ней
Благословенье прежних поколений!
Так умоляла дама, грустно наблюдая
За той, что проходила меж людьми,
Пока ее не поглотила ночь, —
Все замерло, и кончилось виденье.
Тогда опять раздался тихий шепот:
«Во мгле отчаянья и неизбывной тьме,
Где Ужас и Война терзают землю,
Заключено призвание твое.
Бесстрашно озираешь ты картины,
Бросающие в дрожь бойцов; ведь для тебя
Священно все, и все они равны:
Нет низости, не стоящей заботы,
И нет величия превыше благ твоих,
Любая жизнь важна, у каждого есть место,
Верши свой труд, а прочее рассудит Бог».
Умолкнул голос, но она не отвечала,
Лишь с уст ее слетело тихое «аминь»,
И поднялась она, и встала перед книгой,
Спокойная и гордая в сгустившейся ночи,
И взор свой устремила к небу; по ее лицу
Струились слезы, но покой царил в душе,
Покой, который мир вовек отнять не сможет!