– В парламенте вообще-то скука смертная, – заметил он, – но предвыборные баталии, думаю, придутся мне по вкусу. Я лишь однажды принимал участие в выборах, и, знаешь, оказался на удивление ловким демагогом. В нашем городке я произнес такую речь, что ее до сих пор вспоминают. Главной темой был ирландский гомруль[27], и я решил, что мне стоит попробовать себя в роли Папы Римского. Дик, ты когда-нибудь замечал, что церковный язык звучит довольно зловеще? Я знал всего несколько терминов, но понятия не имел, что они означают. Но мои слушатели знали еще меньше. Короче, я произнес блестящий спич. «Согласны ли вы, жители Килклаверса, – вопрошал я, – чтобы посреди вашей площади воздвигли альбу? Продадите ли вы своих дочерей в симонию? Допустите ли, чтобы прямо на улицах вашего города занимались целибатом?» Боже, я довел их до такого накала, что они повскакивали с мест и в едином порыве заревели: «Никогда!»
Кроме того, Сэнди, как выяснилось, питал склонность к коммерции. У него была идея заняться гражданскими авиаперевозками и возить паломников со всего мира в Мекку. Он подсчитал, что сегодня пилигрим в среднем тратит на такое путешествие тридцать фунтов, а он сможет брать с них по пятнадцать и иметь при этом неплохую прибыль. Бленкирон, предположил он, может заинтересоваться этим предприятием и тоже внести долю в уставной капитал.
Но позже, в углу курительной комнаты наверху, когда я поведал ему, каким делом сейчас занят, Сэнди перестал валять дурака. Для откровенного разговора с ним мне не надо было спрашивать разрешения у Магиллври. Он молча слушал, пока я в общих чертах излагал то, что узнал из досье Магиллври, и не проронил ни слова, когда я дошел до истории трех заложников. Когда же я упомянул о нежелании выбираться из своего деревенского болота, он только рассмеялся.
– Просто удивительно, что такие люди, как мы, вдруг ни с того ни с сего начинают горячо любить удобства и уют. Я и сам через это прошел. И что же тебя в конце концов расшевелило? Мальчик?
Я кивнул, а затем, очень неохотно и осторожно, рассказал о странном стихотворении и причудах подсознательной памяти Гринслейда.
Сэнди это чрезвычайно заинтересовало.
– Довольно бессмысленная и чересчур рассудочная идея, Дик. Но все-таки продолжай. Я весь дрожу от нетерпения.
Но как только я добрался до мистера Медины, Арбутнот перебил меня:
– Ты встречался с ним?
– Вчера. Мы обедали вместе.
– Ты ничего ему не рассказывал?
– Нет, но собираюсь.
До этой минуты Сэнди сидел, развалившись в кресле и перекинув ноги через подлокотник, но тут порывисто встал, уперся обеими руками в каминную полку и уставился на огонь.
– Я собираюсь раскрыть перед ним карты, когда поговорю с Магиллври.
– И Магиллври, разумеется, даст согласие?
– А ты? Ты когда-нибудь сталкивался с этим человеком?
– Ни разу. Но, разумеется, наслышан о нем. Могу даже сказать больше: одной из главных причин моего возвращения домой было желание увидеть Доминика Медину.
– О, тебе он наверняка понравится. Мне еще не приходилось встречать таких людей.
– Так все говорят… – Он повернулся ко мне, и я увидел на его лице то выражение мрачной озабоченности, которое время от времени сменяло его обычную беззаботность. – Когда вы встречаетесь?
– Мы договорились послезавтра пообедать в клубе «Четверг».
– Ах, так он состоит в этом клубе? И я там иногда бываю. Думаю, я тоже не откажу себе в удовольствии там пообедать.
Я спросил – что это за клуб, и Сэнди рассказал, что его создали после войны люди, занимавшиеся не совсем обычными делами, которые стремились не терять друг друга из виду. Клуб был очень маленьким, всего-то двадцать членов. Среди них Коллатт, кавалер Креста Виктории, плававший на судне – охотнике за подводными лодками, Пью из индийской разведки; герцог Берминстер, сэр Артур Уорклифф и еще несколько более-менее известных военных деятелей.
– Меня приняли в члены еще в 1919 году, – сообщил Сэнди, – но на обедах я, конечно же, еще не бывал. Знаешь, Дик, Медина должен был иметь очень большие связи на самом верху, чтобы стать членом «Четверга». Может, я сую нос не в свое дело, но многие отдали бы правую руку, чтобы оказаться на его месте.
Он снова сел и, схватившись за подбородок, задумался.
– Похоже, ты поддался-таки его чарам, – промолвил он.
– Я же говорю – он поразил меня. Умные обычно черствы и самодовольны, а люди порядочные и добрые чаще всего недалеки. Медина показался мне человеком, лишенным этих недостатков, но соединяет в себе достоинства тех и других. Всякий знает, что он порядочный человек, и достаточно спросить наших политиков, чтобы убедиться, как высоко они ценят его ум.