Постепенно высмеивать руководителей страны — даже по-доброму — отваживались реже. Сатира сосредоточилась на начальниках более мелкого ранга и злокозненных иностранцах. А старые номера «Красного перца» и «Крокодила» стали редкостями, за которыми гонялись ценители. Управленческий стиль стал чуть более серьезным, солидным. Хотя по-прежнему большевики не соблюдали дресс-кодов, часто в официальной обстановке беседовали на «ты», а на всех съездах и конференциях, помимо оваций, здравиц, лозунгов, умели не только зашикивать, но и громко смеяться. Юмор был официальным языком молодого Советского Союза. Им пересыпаны выступления Сталина, Калинина, да и Рыкова, хотя последнего — в меньшей степени. Много лет спустя, когда революционная сумятица превратилась в «державу Сталина», Василий Лебедев-Кумач написал колоритно:
К двадцатым годам это относилось в большей степени, чем к тридцатым. И Рыков тоже смеялся и любил. Он не мог не соответствовать духу времени. Голодные годы, разруха, угар НЭПа — и относительно скромный уровень жизни руководителей, склонных (за редкими исключениями) к самокритике и юмору.
Возглавлять исполнительную власть более шести лет в экстремальные двадцатые — это не шутка. Не зря в народе именно Рыкова в те годы воспринимали символом, главой государства. В своей тронной речи он не только клялся продолжать дело Ленина, но и конкретизировал задачи Совнаркома: «Развивающийся вывоз продуктов сельского хозяйства за границу, организация сельскохозяйственного кредита, увеличение запашек и общий подъем сельского хозяйства должны увеличить покупательную способность крестьянства и этим обеспечить рост промышленности, увеличение числа занятых рабочих и их заработной платы». Он говорил о смычке между городом и деревней. По словам современного американского исследователя Стивена Коэна, Рыков олицетворял идею смычки и НЭПа, как никто другой из большевиков. В то время от него именно этого и ждали — и союзники, и недруги, и самые проницательные политики, для которых Алексей Иванович в первую очередь был локомотивом, тараном, с помощью которого можно миновать разруху, а потом возвращаться к строгим устоям строительства социализма. Но для широкой аудитории первые годы во главе исполнительной власти выглядели для Рыкова триумфальным шествием.
4. Команда Рыкова
Судьба председателя Совнаркома — это не в последнюю очередь и люди, которые вращались, боролись, обустраивались вокруг него. Огромный срез человеческой жизни. Они повлияли на судьбу нашего героя и его эпохи, они работали вместе с ним, спорили, пытались расширить свое влияние. Некоторые оказались дельными управленцами, другие быстро подустали от ответственности и превратились в своего рода «большевистскую аристократию», вальяжную и сонную. Но это — чуть позже. В первое рыковское союзное правительство вошли заместители председателя Совнаркома Лев Каменев, Мамия Орахелашвили, Александр Цюрупа и Влас Чубарь, наркомы Николай Брюханов (продовольствия), председатель ОГПУ Феликс Дзержинский, Лев Красин (внешняя торговля), Валериан Куйбышев (Рабоче-крестьянская инспекция), Ян Рудзутак (путей сообщения), Иван Смирнов (почт и телеграфов), Григорий Сокольников (финансы), Лев Троцкий (по военным и морским делам), Георгий Чичерин (по иностранным делам) и Василий Шмидт (народный комиссар труда). С такой командой он начал работать. Все они, кроме Троцкого и Каменева, признавали приоритет Рыкова. Даже крайне своенравный, всегда переполненный идеями Сокольников, с которым они во многом не были единомышленниками. Василия Владимировича Шмидта Рыков мог назвать почти другом — и в боевом, неспокойном 1928 году закрепил это положение, назначив его своим заместителем. Их взгляды на НЭП, на необходимость осторожного, медленного пути к социализму совпадали. Шмидт горячился, Рыков учил его хладнокровию, общались они доверительно, не обходя спорных и даже сомнительных в контексте «генеральной линии» вопросов. Шмидт, как правило, помогал Рыкову работать над докладами и речами.
Совещания Совнаркома Алексей Иванович вел уверенно, не повышая голос, иногда — посмеиваясь. Дзержинский — единый в двух лицах (ВСНХ и Лубянка), как правило, садился на почетное место рядом с Рыковым. А плетеное кресло Ленина оставалось пустым — и тоже неизменно стояло рядом с новым предсовнаркома. По крайней мере, в первые годы после смерти вождя.