Дальше — больше, только вперед и выше, как любил говорить Максим Горький. «Товарищи! Пора революционизировать идею железных дорог! Наш ход будет лучше, длиннее и шире, чем царский Транссиб. Наша дорога подарит новую, социалистическую жизнь народам Севера» — этот лозунг в то время в СССР знали все — по крайней мере, все горожане и владельцы радиоточек. Рыков долго носился с этой идеей, к которой относился двояко, обсуждая ее с Рудзутаком. С одной стороны, не мог отделаться от скептицизма и отлично понимал, что столь дорогой проект бюджет не потянет. С другой — считал, что этот план может стать пропагандистским украшением Совнаркома. Позже Рудзутака критиковали и даже обвиняли за этот фантастический и, скорее всего, непродуманный проект. То было время ярких, эффектных проектов, из которых реализовать (да и просто осмыслить) удавалось лишь немногие. Рыков воспринимал это как необходимый словесный шлак, без которого правительственные органы не работают.
На октябрьском Пленуме ЦК ВКП(б) 1927 года, когда встал вопрос о переизбрании генсека, именно Рудзутак (возможно, после предварительного обсуждения с Рыковым) предложил на этот пост Сталина. Это был символический ход, подтверждающий, что многие знали о прежних планах и попытках выдвинуть на этот пост Рудзутака. Рыков председательствовал на том пленуме. И с удовольствием поставил на голосование вопрос о новом избрании Сталина, за которого и подняли руки члены ЦК, включая Алексея Ивановича.
С годами Рудзутака все чаще упрекали в расслабленном отношении к своим обязанностям. Наркомпуть не раз давал руководству неверные сведения, например, о количестве исправных паровозов. В известной степени — срывал работу. Возможно, к концу 1920-х следовало найти более молодого и энергичного руководителя Наркомата путей сообщения. А Рудзутак все чаще относился к работе спустя рукава, много времени посвящал охоте — как будто хотел отыграться за каторжанские годы. Между прочим, нередкое явление для большевиков, оказавшихся у власти, в особенности после Гражданской войны, когда казалось, что главные сражения позади. Нечто схожее испытывал и сам Рыков, который, пожалуй, слишком легко прощал своим подчиненным такого рода грешки, возможно, побаиваясь трудового перенапряжения. Он считал, что от трудов праведных следует время от времени отвлекаться, и для тех, кому доверял, как, например, Шмидту, был мягким руководителем. Правда, к концу 1920-х сам Рудзутак все чаще критиковал своего руководителя — Рыкова. Он пристал к другому политическому берегу, что впоследствии позволило ему прожить на белом свете на три месяца дольше Алексея Ивановича…
Недостатки рыковского управленческого стиля стали проявляться далеко не сразу после революции. В первые годы он, напротив, выделялся цепкой хваткой. Кризис начался через три-четыре года после смерти Ленина. Рыков не сумел — физически и морально — перейти на более высокую скорость, перейти на чрезвычайный режим работы. А в конце 1920-х требовалось именно это — и чтобы сочетать индустриализацию и коллективизацию с сохранением остатков НЭПа, и для того чтобы сколотить политическую группу, с которой группа Сталина могла бы работать уважительно, компромиссно. Рыков, увы, продремал этот шанс. Как и многие старые большевики с долгим подпольным опытом, он не сумел долго тянуть управленческий воз и стал просто проигрывать конкуренцию. Это поражение, увы, сопровождалось агрессией политической клаки и предательством коллег. Он, конечно, до поры до времени спорил с кем угодно, никого не опасался, отстаивая свое представление об экономике, в первую очередь — о крестьянстве. В известной степени до 1928 года Рыков считал себя незаменимым. Но в его управленческом стиле проявлялось то, что Уголовный кодекс определяет понятием «халатность». А противостояли ему люди энергичные, умевшие мотивировать молодых. Рыков не успевал… Рыков опаздывал… Цифра 45 оказалась для него роковой. Нам сегодня, быть может, непросто это понять. К этому рубежу Рыков подошел, растеряв молодецкое здоровье. Ни северные ссылки, ни политические ралли, ни Гражданская война, ни устоявшаяся привычка постоянно носить с собой заряженный револьвер, ни совмещения должностей даром не проходят.
Впрочем, в середине двадцатых, да и несколько позже, должность генерального секретаря ЦК еще не обрела безоговорочного лидерского статуса — даже на партийных мероприятиях. И на заседаниях Политбюро, и на партийных конференциях, и на съездах выступления Рыкова в те годы оказывались не менее весомыми, чем сталинские. Особенно когда речь шла о хозяйственных задачах, а они считались магистральными. Показательной в этом смысле стала XIV конференция РКП(б), прошедшая с 27 по 29 апреля 1925 года. Ее делегатом демонстративно не избрали Троцкого. Большевики обсуждали свою стратегию в отсутствие двух вождей Октября — умершего и опального. Сталин тоже в тот раз счел за благо оставаться в тени. Он, конечно, присутствовал на конференции, но слова не брал — и доклад о парторганизационных вопросах зачитал Молотов. По экономическим вопросам выступали Рыков, Цюрупа и Дзержинский. Обсуждение пятилетнего плана привлекло более широкую группу докладчиков, включая Куйбышева. Вопросы мировой революции большевики на этот раз практически не обсуждали. Напротив — говорили об очередном укреплении капиталистического мира и о необходимости медленно, но верно строить социализм в СССР, что было еще одним ударом по принципам Троцкого, которые привлекали многих партийцев.