Алексей Рыков. 1920-е годы [РГАСПИ. Ф. 669. Оп. 1. Д. 25. Л. 83]
Фигурой умолчания стал тот факт, что во многом (хотя и с существенными различиями) Сталин на этот раз повторял концепцию Троцкого, с которой когда-то сражался вместе с теми же Рыковым и Бухариным. В этом нет ничего странного: политик вправе заимствовать идеи у противников, вправе и менять стратегию в соответствии с обновленными расчетами, с новыми задачами. Сталин считал, что его курс позволит за десятилетие сделать страну мощнее и независимее.
И получалось, что, критикуя троцкизм, Рыков на этот раз нападал и на сталинский курс — вольно или невольно. Он не просчитал, что борьба может зайти слишком далеко. «Правому уклону» припомнили все, что могли припомнить. После «великого перелома» Сталин намеревался просеять кадры, поменять, омолодить правящую элиту. Процесс логичный, учитывая революционные изменения в экономике. Спор с правыми стал одним из поводов для «кадровой революции». Закономерно, что Рыков оставался на высоком посту дольше других «вождей ленинской гвардии», замеченных в спорах со Сталиным. Тут сыграл роль и присущий Алексею Ивановичу дипломатизм (он ведь чаще других «правых» соглашался со Сталиным), и трудная ситуация с хлебными поставками, в которой Рыков разбирался лучше других — и это понимали Сталин и Молотов. А Алексей Иванович, то и дело получая «черные метки», старался не обращать на них внимания. Чувствовал себя незаменимым? После десяти с лишком лет на олимпе — конечно, он свыкся с высоким положением, относился к нему как к чему-то вполне естественному. Дело не в материальном положении, не в привилегиях, которые Рыков (впрочем, как и его оппоненты) практически не замечал и ценил невысоко. Он привык участвовать в обсуждении важнейших государственных решений, отстаивать свою стратегию, привык быть лидером среди директоров, главных инженеров и экономистов. Находил в этом азарт — как некогда в подпольных приключениях. Поэтому после отставки (хотя и ожидаемой) в декабре 1930 года Рыков не сумел справиться с депрессией. Он осунулся, стал молчалив, слова давались ему как будто с болью. Почти месяц он существовал «между небом и землей», без должности. Это был худший «отпуск» в его жизни. А в конце января 1931-го бывшего главу правительства назначили наркомом почт и телеграфов СССР (в 1932-м его переименуют в Наркомат связи) — пост немаловажный. Но и он не вдохновлял человека, почувствовавшего вкус власти.
В первые дни 1929 года Рыков уже чувствовал себя чужим в партийной верхушке. Бухарин снова выступил в прессе с шумной статьей против сверхиндустриализации. Сторонники Сталина пошли в атаку на правых… Но, будучи ушлым политиком, Алексей Иванович старался не обращать на это внимания, тем более что за ним по-прежнему стояла почти вся исполнительная власть.
Решительный бой состоялся 30 января, на заседании Политбюро и Президиума ЦКК. В атаку пошел Орджоникидзе — партиец, который еще недавно демонстрировал почтительное отношение к Рыкову. Товарищ Серго сообщил о контактах Бухарина с Каменевым — то есть о сговоре оппозиционеров. Более того, об этих переговорах, оказывается, знали Рыков и Томский. Знали, но не информировали ЦК. Это напоминало заговор. И они не стали каяться. Бухарин обвинил своих критиков в неисполнении решений XV съезда. Рыков и Томский поддержали Бухарина, впервые выступив единым фронтом. Специальной комиссии во главе с Орджоникидзе поручили написать резолюцию, оценивающую взгляды Бухарина. Кстати, именно тогда зиновьевцы, давшие показания против Бухарина, вернулись на достаточно ответственные посты: Каменев возглавил Научно-техническое управление ВСНХ, Зиновьев стал ректором Казанского университета, Пятаков стал председателем Госбанка. В то время при выборе кандидатов на столь высокие должности партийная грамотность считалась еще важнее профессионализма. Зато сторонники правых — настоящие и мнимые — еще с лета 1928 года один за другим теряли посты. Особенно заметным стал уход Угланова из Московской партийной организации. Его перевели к Рыкову — народным комиссаром труда. Как партийный лидер он был нейтрализован.