Рыков позже не любил вспоминать, как наивно и восторженно он приветствовал Февраль, некоторое время считая низвержение монархии чем-то вроде свершившейся цели жизни. Правда, это было еще в Нарымском краю и по дороге в Центральную Россию, когда избежать столь эмоционально приподнятого восприятия перемен освобожденным арестантам было трудно. «Три старых большевика», Рыков, Скворцов и Вегман, «по поручению освобожденных революцией социал-демократов Нарымского края», телеграфировали в марте из Томска: «Приветствуем возрожденную „Правду“, которая с таким успехом подготовила революционные кадры для завоевания политической свободы. Выражаем глубокую уверенность, что ей удастся объединить вокруг своего знамени для дальнейшей борьбы во имя национальной революции»[47]. Нарымские сидельцы получили свободу — и были уверены, что это частично и результат их многолетней борьбы, которая для Рыкова началась с подпольных саратовских и казанских кружков, с первых маевок. Больше двадцати лет он существовал вне сложившейся в России системы. И вдруг мир переменился — сделал шаг навстречу ссыльному изгнаннику. Мог ли он бросить камень в такую революцию?
Далее Троцкий резонно замечает, что между этим романтическим восхищением и той идеологией, которую привез из Швейцарии Ильич, лежала пропасть. А идея объединить вокруг революционного знамени как можно больше товарищей и попутчиков овладела Рыковым надолго, в известном смысле — навсегда.
Ленин, еще не вернувшись в Россию, собирался более бескомпромиссно, чем прежде, бороться с буржуазной революцией. Рыков долго (по меркам 1917 года) не мог смириться с этой логикой, не мог принять ее умом и сердцем. Прежде всего — умом, которым привык руководствоваться.
Сплоченность ядра большевиков по сравнению с другими партиями не означает, что у них всегда торжествовала строгая иерархия и централизм. В 1970–1980-е, когда политика КПСС казалась монолитной, — мы удивлялись, если узнавали, что весь 1917 год партия Ленина провела в дискуссиях, иногда доходивших до интеллектуальной драки. Но такова реальность того времени. И по сравнению с другими партиями большевики представляли пример дисциплины и иерархии. Ведь они (за редкими исключениями) все-таки подчинялись решениям большинства. И в отличие от эсеров не допустили распада. Если сравнивать тактику большевиков в тот революционный год с меньшевистской тактикой — мы снова увидим тактическое превосходство ленинцев. В действиях меньшевиков (поначалу более влиятельных в столицах) чем дальше, тем более явно проявлялась растерянность. Маховик революции раскручивался — и их это пугало. На поверку меньшевики, многие из которых тоже прошли лихую школу подполья, испугались перекосов 1917 года. А политика в такие времена не прощает даже минуты страха, даже еле заметного его оттенка.
3. Апрельские грозы
Апрель выдался для большевиков (да и для всех партийных активистов любых цветов — кроме растворившихся в воздусях монархистов) суматошным и боевитым. За долгую партийную жизнь Рыкову никогда не приходилось участвовать в стольких конференциях разного уровня за один месяц, как в апреле 1917-го. Но он не чувствовал усталости: прилив революционного адреналина помогал выдержать перегрузки и нервное напряжение споров. Нам сегодня может показаться, что они препирались по мелочам. Но нужно прочувствовать логику того времени, его надежды и тревоги, чтобы понять, насколько остры были грани этих вопросов. Большевики пытались определить тактику на несколько месяцев вперед в ситуации, когда страна менялась почти ежедневно. Задача нестандартная!
31 марта (разумеется, по старому стилю) Ленин вернулся в Россию. Уже на Финляндском вокзале начался ажиотаж, речи, воззвания. Но многие соратники, включая Рыкова, побаивались очередной личной встречи с Ильичом. Признанный вожак большевиков не успел приехать в Россию, как с головой бросился в политическую борьбу невиданного накала. На первой же встрече с политическими союзниками и соперниками в особняке Кшесинской он выдвинул требования немедленно заключить мир, распустить Временное правительство и передать всю власть Советам. «Никакой поддержки Временному правительству» — с таким лозунгом Ленин явился из эмиграции и сразу показал всему миру, что такое политический радикализм. Не менее важно, что в тот день он предложил и конфискацию всей помещичьей земли, и ее национализацию. Именно национализацию, а не распределение между крестьянскими общинами, как то предлагали эсеры.