7. Московские бои
Рыков тем временем стал завсегдатаем московских митингов. В этом он видел свою обязанность. Только личный пример мог организовать новых большевиков на такую же «общественную работу». Тем более что противники выдвинули железобетонный аргумент против Ленина, а заодно и против всей партии, объединившей самых решительных левых радикалов. Аргумент, к которому иногда прибегают и в наше время, в том числе в социальных сетях, которые заменили «гайд-парки» под открытым небом. В упрощенном, уличном варианте он звучал так: «Ленин — немецкий шпион». Шпионов не любят даже в бурные революционные годы. И даже учитывая кризис черносотенного движения, со шпионами и их пособниками в годы войны тысячи людей готовы были расправиться без сожаления.
Предыстория этой версии такова. Весной из немецкого плена вернулся бывший прапорщик 16-го Сибирского полка Дмитрий Ермоленко. В контрразведке он дал показания, что был завербован немецкой разведкой «для ведения агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией». Кроме того, он сообщил, что «офицеры германского генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого же рода агитацию ведут в России агенты германского генерального штаба — председатель секции „Союза освобождения Украины“ А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено всеми силами стремиться к подорванию доверия русского народу к Временному правительству»[54]. Россказни прапорщика — зыбкий фундамент, но на нем противники большевиков постарались закрепить массивную постройку.
5 июля 1917 года в газете «Живое слово» вышел хлесткий материал Григория Алексинского под немудреным названием «Ленин, Ганецкий и К° — шпионы». Судьба журналиста показательна: в 1905–1908 годах он примыкал к большевикам, не раз общался и с Лениным, и с Рыковым. А в 1917-м не было у ленинцев более последовательного противника, чем Алексинский. А статья в те годы бодро «пошла в народ», в фольклор. Кажется, именно тогда слово «шпион» стало в России общеупотребительным. Пришлось бороться с этой идеей не только публицистическими методами. Рыков осознавал, что более важной задачи в партийной борьбе не существует. Каждое появление большевиков на митингах и демонстрациях сопровождалось обвинениями в работе на немцев.
Вот уж чего не ожидал Рыков, так это новых уличных боев — в духе 1905 года. После освобождения из Нарыма он считал, что страна стала лояльной по отношению к заслуженным социалистам… Но политика партии и политика Временного правительства схлестнулись в острой схватке за будущее революции. Рыков верил, что, в отличие от царского времени, компромисс все-таки возможен, и считал, что ответственность за обострение ситуации лежит не в последнюю очередь на Ленине, на его радикализме. Но от боев профессиональный революционер не уклонялся — «сражался» не без куража.
Такие политические потасовки в те дни случались во всех крупных индустриальных городах России. Но в Москве и Петрограде все происходило интенсивнее и жестче. К тому же в этих городах было с кем сражаться… Бывшие (и не только бывшие) офицеры, осколки монархических движений, уволенные полицейские составили консервативное крыло «улицы» — впрочем, совершенно растерянное после Февраля. Вмешивались в политические турниры и представители «правящих партий» — правых эсеров, октябристов, кадетов. Для них большевики, анархисты и постепенно проявлявшие себя левые эсеры представлялись опасной разрушительной силой, в борьбе с которой все средства хороши. Частенько неугодных ораторов стаскивали с трибуны — и начиналась драка. Случалось такое с Рыковым — и не один раз.
Блистательным оратором Алексей Иванович по-прежнему не считался, но общаться с народом в собственной манере научился давно. Однажды на Тверской его выступление едва не закончилось побоищем. Он критиковал буржуазное правительство, говорил о повороте к социализму. Возможно, коснулся и военного вопроса, окрестив подготовку очередного наступления бессмысленной — он считал именно так. И что же? Во время его выступления поднялся дикий крик «чистой публики». Противники, наслушавшиеся рассказов про «пломбированный вагон» и работу Ленина на Германию, сначала попытались зашикать Рыкова, а потом перешли к агрессивным оскорблениям. От крика на мгновение у Алексея Ивановича заложило уши. Никаких телохранителей у Рыкова в тот день не было. Очевидно, такого агрессивного приема он не предполагал.
54