Схожие почти парламентские баталии шли в то время и в Петрограде. Не нужно было проявлять чудеса проницательности, чтобы понять, что дело тут не только в Корнилове, которого осуждали все, — что большевики готовятся к большому вооруженному выступлению. Среди меньшевиков и правых эсеров это чувствовали, а то и знали все. Военные (кроме морально разгромленных корниловцев) реже задумывались об уличных боях. Керенский понимал, что идет по канату или, как Одиссей, проплывает между Сциллой и Харибдой, между штыками консерваторов и стволами большевиков, которые готовились к уличным боям.
Рыков старался не рубить сплеча. Куда приложить свои силы и опыт бывшему подпольному «профессиональному революционеру», много лет выполнявшему деликатные и, конечно, формально противозаконные партийные задания? Он и по натуре был мятежником, хотя и достаточно усидчивым. Он не считал себя специалистом ни по военным делам (как, например, Подвойский или морской вожак Дыбенко), ни по национальному вопросу, который становился все актуальнее в связи с развалом бывшей империи. Свою миссию видел в подготовке новобранцев к партийной работе и организации забастовок. Кроме того, как старый партиец и член ЦК, принимал участие в разработке большевистской стратегии. Правда, партия тогда пошла не за такими, как он. Радикалы оказались сильнее, влиятельнее. Приходилось им подчиняться: их подхватывала революционная стихия, тут уж удел остальных — поспевать. И он старался, как мог. На московских предприятиях Рыкова принимали как своего человека. Он был одним из самых известных большевиков для взыскательного пролетариата Первопрестольной и ее промышленных предместий.
Его уважали за основательность, за спокойные манеры, совсем не менторские. К тому же рабочие предпочитали тех большевиков, которые недолго пребывали в эмиграции и немало лет провели в суровых ссылках. Эта слава бежала впереди него. Конечно, Рыков не был единственным «страдальцем за рабочее дело». Но он двадцать лет исправно служил и партийным агитатором, и тайным дипломатом, и управленцем небольших, но разбросанных по всей стране ячеек. И так далее, и так далее. И поэтому его лояльно принимали на больших московских (да и петроградских) предприятиях. Не прогоняли, почти не поколачивали. Быть может, за это Ленин все еще ценил Рыкова, несмотря на споры. Таких заправских мастеров агитации и пропаганды (а также политического просвещения) в партии насчитывалось совсем немного. Уже тогда складывался стиль Рыкова, основные направления, в которых он считал себя компетентным. Не формально по образованию, а по кругозору и интересам. Он любил говорить о перспективах социалистического производства. О том, как рабочие станут хозяевами предприятий. О том, что не будет увольнений, но нужно будет учиться, осваивать новую технику. Никакой буржуазии — только управленцы «на окладе» и рабочие. Что он еще умел почти в совершенстве — заниматься снабжением рабочих отрядов. Этим Рыков занимался в августе и сентябре — по большей части в Москве.
Летом и в начале осени 1917 года с особенной остротой проявился давний раскол российского общества. Да, у нас было две России, которые редко соприкасались. Первые и после крушения империи не потеряли имперский лоск, будучи по убеждениям либералами, республиканцами. У многих этот лоск был уже буржуазного происхождения — почти как в Европах, а то и не хуже. Они великолепно вписывались в богатые дворцовые интерьеры, планировали развиваться вместе с крупнейшими президентами, монархами и деловыми людьми мира, старались общаться с их представителями на равных. Разумеется, они не сомневались, что Учредительное собрание превратит Россию в централизованную буржуазную республику, которая в международном оркестре займет прежнее место империи. Только — без монархических предрассудков, без расточительной нагрузки на бюджет, связанной с образом жизни многочисленной царской семьи. Эти люди умели носить фрак, держаться прямо, свободно могли затеять и поддержать светскую беседу, но… не понимали и почти не знали вторую Россию, которую в глубине души считали «татарщиной» и «Азией». И надеялись (во многом наивно), что эта Россия рано или поздно вернется к сохе и станкам и исчезнет из политической повестки дня. Стоит только закончить войну…
Рыков варился и витал только во второй России, в нижних пластах империи. И даже крестьянство, которое для большевиков было во многом чужеродной средой, знал неплохо. В элитарных кругах он, как и полагалось члену РСДРП(б), выглядел представителем враждебной силы — как и почти все большевики, за редкими исключениями вроде Красина.