Первая мировая привела к инфляции жизни. Интеллигенция окончательно разочаровалась в устоявшихся порядках. Для многих сближение с революционными партиями (даже не с самыми радикальными из них) стало почти неминуемым. И в этом Ленин тоже видел шансы, которые нельзя упускать.
В начале октября большевики уже деловито обсуждали нюансы будущего вооруженного восстания. Как обычно, все начиналось с очередных посланий Ленина. И тут завязался спор, который поначалу казался бессмысленным и бесконечным: где следует начинать «последний, решительный бой» — в Москве или в Петрограде. Рыков (в отличие, например, от Троцкого) хорошо знал московскую ситуацию — и при обсуждении этого вопроса многие прислушивались именно к нему. Алексей Иванович считал, что опасно начинать с Москвы. С одной стороны — в Петрограде больше сторонников Временного правительства, но разве у них имеется отлаженная военная организация? Учитывая Красную гвардию, перевес сил с каждым днем переходил на сторону большевиков. Возникло, конечно, и противоположное мнение. В начале октября состоялось совещание партийных работников Москвы и Московской области. Георгий Оппоков (Ломов) и Валериан Оболенский (Осинский) — большевики, к которым многие прислушивались, — считали, что Первопрестольная может стать спусковым крючком всероссийской пролетарской революции. Рыков решительно протестовал. У него имелось два взаимосвязанных железных довода: относительная слабость Красной гвардии в Москве и нехватка оружия. Зато у сторонников Временного правительства — правых эсеров — оружия хватает. А в Петрограде под боком — Балтийский флот. Моряки — не самая надежная публика, но в революционные дни, при правильной постановке дела, полезная. Никакого плана действий они не утвердили. Но, кажется, аргументы Рыкова прозвучали авторитетно.
Дошла или не дошла до Ленина подробная информация об этом бурном совещании — но он явно принял сторону Алексея Ивановича. Все это не помешало Рыкову войти в Московский военно-революционный комитет, одновременно действуя и в Петрограде, над которым уже вовсю сгущались революционные тучи. Или — вставала заря Октября, это уж как кому по душе. Никто не сомневался, что в любом случае всерьез захватывать власть придется в обеих столицах. Иначе — поражение в худших традициях Парижской коммуны. Но начинать решили все-таки с города разводных мостов. И тут дело не только в соотношении военных сил и партийных технологиях. В революции не последнюю роль играет символика, «психическая атака» на умы.
День восстания еще не определили — но уже было ясно, что в том или ином качестве попытка захвата власти состоится. И — на совсем другом уровне, чем летняя солдатская импровизация, в которую большевиков втянули помимо воли. О главных задачах захвата власти, о том, что будет «после восстания», большинство партийцев имело смутные представления. Конечно, мир, конечно, собственность на средства производства. Но мало кто считал, что речь пойдет о диктате одной-единственной партии…
Едва ли кто-то в те дни планировал отмахнуться от других социалистов. А уж Рыков и подавно считал, что необходимо многопартийное социалистическое правительство. Он предполагал, что придется долго и утомительно «драться» с представителями других партий из-за всяческих разногласий, которых с каждым месяцем станет все больше. Проводить совещания, съезды, которые будут перерастать в арену самых бурных дискуссий. Но надеялся если не на согласие, то на рационализм товарищей: встав во главе страны, бывшие подпольщики должны будут учиться управлять, а значит — находить компромиссы. Сам Рыков в свое время и с упрямым, даже несколько высокомерным Плехановым почти сумел договориться — когда Ленин размежевывался с меньшевиками. Хотя — кем он был тогда для Плеханова? Мальчишкой. Даже в революционный год политик не должен отрицать дипломатию. Не один Рыков, целая плеяда видных большевиков в то время размышляла примерно так же. Ногин, Каменев, отчасти Зиновьев. Колебались и другие. И это — сплошь деятели первого ряда большевистской партии. Наметились разногласия явные, нахлынули и смутные, в которых больше подразумевалось, чем провозглашалось. В этой ситуации задачей таких политических танков, как Ленин и Троцкий, было пробивать дорогу своим идеям, по возможности не считаясь с препятствиями, с оппонентами, с обстоятельствами. Рыкова к таким заряженным на результат «революционным машинам» отнести нельзя. Но, выполняя партийные решения, он, как умел, вел агитацию среди рабочих и солдат. Критиковал Временное правительство, не говоря уж о генерале Корнилове… В этом смысле он был одним из десятков большевистских «офицеров». Снова прорабатывал планы забастовок, изучал людей, на которых можно положиться. Большевики (вместе с немногими союзниками из числа анархистов и левых эсеров) получили мощные рычаги, позволявшие давить на правительство и на Советы.