Почему в революционном запале Рыков получил именно эту должность — народного комиссара внутренних дел? Раньше он имел дело с полицией только как обвиняемый и ссыльный — впрочем, как и все большевики и левые эсеры, пришедшие к власти. Скрываться, убегать от органов сыска — это он умел. С гордостью вспоминал, что почти 20 лет провел на нелегальном положении в России, лишь изредка и ненадолго выезжая за границу. И вот — ведомство внутренних дел. Первый карательный меч революции. Напомню, в то время Чрезвычайной комиссии еще не существовало. Луначарский так прокомментировал тогдашний расклад Совнаркома: «Мне казалось, что выбор часто слишком случаен, я все боялся слишком большого несоответствия между гигантскими задачами и выбираемыми людьми, которых я хорошо знал и которые казались мне не подготовленными для той или другой специальности. Ленин досадливо отмахивался от меня и в то же время с улыбкой говорил: „Пока — там посмотрим — нужны ответственные люди на все посты; если окажутся негодными — сумеем переменить“»[65]. Да, это верно в отношении некоторых «новых сановников», но к выбору кандидатуры наркома внутренних дел Ленин не мог отнестись легкомысленно. Слишком велика ставка!
В царской России аналогичный пост считался одним из ключевых в правительстве — он котировался наравне с портфелем министра финансов. А в чрезвычайных условиях строительства нового, революционного порядка Ленин доверил Рыкову, пожалуй, главное — инструменты по удержанию власти. Ему же предстояло бороться с разрухой, с конфронтацией всех против всех. Временное правительство эту задачу с треском провалило… По опыту сотрудничества в подполье Ленин считал Рыкова фантастически въедливым и энергичным администратором. Еще одним важным его преимуществом был колоссальный, пожалуй, ни с кем не сравнимый опыт партийной работы. Он несколько раз «с нуля» создавал крупные партийные организации в кризисной ситуации, после погромов. После захвата власти исполнительная власть оказалась важнее партийной работы, а организация ведомства внутренних дел — быть может, важнее всего.
Рыков, возможно, поежился, представив, что стал руководителем новой «охранки» — правда, еще не существовавшей, только задуманной. Понимал ли он, что возглавил это направление работы лишь на полторы недели? Вряд ли. В те часы у него просто не было сил и времени для сомнений.
Рыков знал многих отечественных министров внутренних дел — в революционной среде их презирали, как никого другого. Когда в апреле 1902 года саратовский приятель Рыкова Степан Балмашев убил министра внутренних дел Дмитрия Сипягина — Алексей Иванович, конечно, сочувствовал старому товарищу, а не «царскому сатрапу». В июле 1904 года Рыков, отрицавший терроризм, все-таки мысленно аплодировал эсеру Егору Созонову, который взорвал на столичном Измайловском проспекте Вячеслава фон Плеве — министра, которого социалисты считали худшим олицетворением монархического диктата. Последним российским министром внутренних дел — уже не царским, а республиканским — был Алексей Никитин — известный адвокат, меньшевик. Вместе с Керенским он получил известность, работая в комиссии по расследованию расстрела рабочих на Ленских приисках в 1912 году. Рыков неплохо знал его. Бывало, они даже сиживали в одних и тех же тюрьмах, да и партийные корни у них были одинаковые — РСДРП. С февраля 1917 года Никитин действовал весьма активно: возглавлял Военно-революционный комитет Москвы, затем — Моссовет и московскую милицию. К концу правления «временных» он возглавлял сразу два ключевых министерства — внутренних дел и почт и телеграфов. От него во многом зависело — удержат ли власть «февралисты», сумеют ли довести дело до созыва Учредительного собрания. За 1917 год он заметно «поправел», никакого родства с радикальными революционными партиями не ощущал, боролся с большевиками, анархистами и левыми эсерами решительнее других соратников Александра Керенского. Даже недавние собратья по партии — меньшевики — решительно порвали с Никитиным, когда он проявил себя как ярый борец с рабочими забастовками. Вплоть до приказа задерживать все телеграммы, связанные со стачкой железнодорожников. Это напоминало времена столыпинской реакции, и даже Центральный комитет партии меньшевиков отмежевался от его действий, заявив, что министр «более не является официальным представителем партии в правительстве» «как не поддерживающий контакты с партией».