Денис почему-то вспомнил, как пьяненькая Машка Спицина подсела к нему тогда и откровенно прижалась своим внушительным бюстом. Ленка делала вид, что ничего не происходит, но в душе наверняка ревновала и вынашивала планы мести. Тем временем, Колька Анохин, дирижируя вилкой, декламировал стихи. Бродский и Пастернак чередовались с собственными виршами, и все проходило на ура. А в распахнутое окно врывались запахи лета, словно аромат обрушившейся на страну свободы.
Усилием воли он отогнал и эти воспоминания. Но, как только попытался сосредоточиться, на краю стола, словно издеваясь, завибрировал телефон. Чертыхнувшись, Денис снял трубку. Хрипловатый голос Самохина тут же заставил его внутренне подобраться. Наверное, от этого, где-то между желудком и сердцем образовалась неприятная холодная пустота. Каждый раз, когда звонил спонсор, в голове аварийной лампочкой вспыхивал тревожный вопрос. Хорошо зная, что бесплатный сыр только в мышеловках, Денис ждал предложения, от которого сложно отказаться:
«Интересно, что это будет? Отмывание денег, или заказуху печатать потребуют?»
Но на этот раз просьба оказалась вполне невинной:
— К вам прямо сейчас один мой хороший знакомый рукопись принесет. Что-то вроде мемуаров в мистическом стиле. Вы уж посмотрите, пожалуйста. Может быть, отредактируете и в следующий номер?
Денис с облегчением вздохнул:
— Конечно, конечно, Павел Савельевич! Посмотрим, отредактируем и в майский поставим, если получится. Мемуары с элементом мистики, это же очень интересно!
— Ну, вот и славно! Значит, договорились — теперь уже не скрывая иронии, подытожил Самохин.
Кладя трубку, Денис почувствовал, что краснеет. Не научился он еще лебезить перед благодетелем, сохраняя достоинство. Наверное, никогда и не научится. Не его стезя! И тут, уже не в первый раз, пришла мысль, что в проклятом коммунистическом прошлом жилось уверенней, честнее и, как ни парадоксально, свободней.
Прекратив попытки сосредоточиться на верстке, Денис снова подошел к окну. День сегодня явно не задался. Минут через десять позвонили с вахты. У протеже спонсора не оказалось с собой документов, и пришлось просить охранника пропустить его под свою ответственность. Встречая гостя, Денис вышел в коридор. Бумажная табличка имела обыкновение отклеиваться, и посетителям порой сложно было отыскать редакцию среди многочисленных фирм, что, словно жуки-короеды, оккупировали трухлявый остов канувшего в Лету завода.
Через минуту в дальнем конце коридора показалась несоразмерно длинная и худая фигура. В глаза сразу бросилась расхлябанная походка и густая копна темных волос. Левой рукой посетитель размахивал, словно гвардеец туземной армии на военном параде, а правой бережно прижимал к телу черную папку. Оценив навскидку ее объем, Денис горестно вздохнул. Посетитель, тем временем, быстро миновал коридор и энергично пожал вялую ладонь главного редактора:
— Я от Самохина. Можете называть меня господин N.
— Ну что же, милости просим! — с вымученной улыбкой произнес Денис. Пропуская гостя в комнату, обреченно подумал:
«А он еще и большой оригинал! Можно только представить, что за бред в этой папке!»
Они сели по разные стороны стола. Пробегая глазами напечатанные страницы, Денис время от времени переводил взгляд на гостя.
Сколько же разных лиц и вот таких же папок пришлось повидать ему на своем редакторском веку! Сколько людей, разных по возрасту, характеру и воспитанию, смиренно ожидали его приговора. И у всех во взгляде читались страх и надежда. Отпечатанные на принтере, а то и на машинке страницы, несли в себе чувства и мысли, которым давно было тесно в тисках индивидуального сознания. Образы и красочные картины рвались наружу, требовали увековечить себя в виртуальной реальности. А создатели их мечтали осчастливить человечество плодами своей фантазии, поделиться сокровенным опытом, и, если судьба будет благосклонна, вписать свое имя в скрижали литературного бессмертия.
Но как разительно несхоже то, что несем мы внутри себя, и внешняя, реализованная в пространстве и времени, оболочка! Целая Вселенная внутри для стороннего наблюдателя предстает в облике заурядного типа — источника раздражающих звуков и помехи движению. Нечто похожее происходит с чувствами и мыслями доверенными бумаге. Остывая в напечатанных строчках, они теряют энергию. То, что пылало внутри сознания, оборачивается вдруг косноязычной нуднятиной или вычурным фарсом. Однако, сам автор в редких случаях может разглядеть эту метаморфозу. Для него строчки еще продолжают пылать сокровенным внутренним огнем, но далеко не всякий читатель может увидеть это пламя под пеплом печатных символов.