Но когда мне сообщили, что я должен ехать на симпозиум, случилось нечто удивительное. Туман, окутавший образ Виолетты, вмиг растаял, и перед моими глазами засияло, как сверхновая звезда, лицо моей бывшей одноклассницы, такое, каким я видел его в памятное снежное утро, когда мы с ней выписывали коньками замысловатые восьмерки на льду „Лрианы”. Удивительно то, что лицо ее было озарено сиянием, а день был пасмурный и шел снег, – в реальной действительности такое увидеть невозможно. И „Ариана” была фантасмагорией, потому что на ее месте теперь находилась электронная установка, по воле которой над водоемом вспыхивали огни и шум фонтанов смешивался со звуками эстрадных мелодий. Но самым удивительным было то, что я смотрел на эту „сверхновую” и не испытывал прежнего волнения.
Скверное настроение, причиной которого была скучная повседневная работа, и чувство подавленности исчезли, стоило мне подняться на борт самолета, летевшего в Париж. Чем больше увеличивалось расстояние, отделявшее меня от Якима Давидова, тем светлее становилось у меня на душе, словно я уезжал из Софии не на несколько дней, а по крайней мере на десятилетие. Надежда на то, что меня ждут необычайные, волнующие встречи, озаряла мое лицо беспричинной улыбкой. Я улыбался, как в далекие годы юности, когда утром, вскочив с постели, бежал к окну посмотреть на улицу, побелевшую от снега и приобретшую сказочный вид.
Все три дня, пока длились заседания у меня не было ни минуты свободного времени. Заседания протекали довольно ординарно, зато от встреч в кулуарах иногда бывал прок: в них ученые люди обменивались мнениями, которые ценились на вес золота. Правда, в большинстве случаев „червонцы” оказывались липовыми или обесцененными до такой степени, что по стоимости равнялись медным пятакам. Ведь каждый участник этих международных торжищ, симпозиумов, – каждый большой ученый – ревниво берег тайны, известные только ему, от своих коллег. Но как бы там ни было, вокруг известных истин возникал почтительный шум, все говорили о них с пафосом, во весь голос, а затем собирались в кулуарах по двое или небольшими группами, и человеку с чутким ухом было немудрено различить побрякивание фальшивых или обесцененных „червонцев” в ином кармане”
На третий день любезные хозяева решили показать нам электронно-вычислительные машины и системы финансового магната, который носил скромное название „Общества купли-продажи недвижимого имущества”. „Общество” скупало участки в черте таких крупных городов как Париж, Марсель, Лион, строило большие и малые жилые дома, а затем распродавало их целиком или поквартирно. Финансовый колосс, прячущийся за прозаической вывеской, ворочал миллиардом франков оборотных средств.
Любезные хозяева решили продемонстрировать нам, на что способен электронный мозг гиганта. И это им удалось. Электронный мозг показал нам, что каждая пущенная в оборот тысяча франков может принести пятьсот франков прибыли. Источников прибыли было несколько и в первую очередь – оптимальная эксплуатация рабочих рук и техники, с одной стороны, и максимальная эксплуатация продавцов земельных участков и покупателей квартир, с другой.
В тот день у меня почему-то было скверное настроение, и я позволил себе спросить главного программиста, может ли электронный мозг показать, как добиться той же прибыли без эксплуатации труда строителей и без ущемления интересов покупателей жилищ. Тот кисло усмехнулся, но как любезный француз сделал знак группе операторов, которые хлопотали возле машины. Математики обработали мой вопрос, операторы нанесли уравнения на перфоленту, и машина заморгала продолговатыми стеклянными окошками. Мириады светящихся зеленоватых точек и тире возникали и исчезали бесследно. Через тридцать секунд электронный мозг дал ответ: „Просьба несостоятельных вопросов не задавать!”
Я рассмеялся вслух, и мой смех прозвучал несколько шокирующе: атмосфера в зале была торжественная, как в готическом соборе.
Главный программист выдавил из себя еще более кислую улыбку и в свою очередь спросил, известие ли мне, как поступает машина, когда „клиент” не сдается и продолжает упорно задавать несостоятельные вопросы.
– У нее горит реле! – нахально ответил я.
„Как аукнется, так и откликнется!” – говорят в таких случаях у нас.
Плохо осведомленные люди склонны объяснять сгоранием реле все разрушительные процессы, происходящие в электронном мозгу под воздействием вопросов, несовместимых по смыслу как с заложенной в него информацией, так и с принципами системы, на базе которой запрограммировано электронное мышление. Электронный мозг „Общества купли-продажи недвижимого имущества” считал эксплуатацию главным двигателем образования прибыли, и любое допущение (даже под формой вопросов), что можно получать прибыль, не прибегая к эксплуатации, способствовало „перегреванию реле” и выводило машину из равновесия.
Перед тем как покинуть зал, где размещался электронный мозг – эта святая святых общества, выколачивающего по пятисот франков из каждой пущенной в оборот тысячи, я записал в свою записную книжку следующий вопрос: „Можно ли создать у нас электронный мозг, который обеспечивал бы получение той же прибыли без ущемления интересов рабочих и потребителей?”
Как бы то ни было, электронный мозг „общества” произвел на всех нас сильное впечатление.
Несмотря на прекрасный обед, плохое настроение не желало рассеиваться. Я то расхаживал взад-вперед по номеру, то принимался просматривать ворох газет, лежавших на постели и на стульях, пока наконец не остановил свой взгляд на берегу Сены, катившей свои мутные воды под моим выходящим на юг окном. Июньское солнце бросало на поверхность воды серебряные блики, туристские катера с пестрыми клумбами людей на палубах не спеша, сонно скользили в сторону острова Сите. На Сене и ее набережных царила какая-то уверенная праздничная атмосфера, и от этого здорового веселья мне становилось еще больше не по себе. Не то наскучили бесконечные встречи и разговоры и руки затосковали по работе, не то душа заныла от одиночества. Впрочем, вероятно, причина была совсем другая. Нужно сказать, что одиночество меня никогда не томило, существовала тысяча интересных вопросов, на решение которых может уйти в лучшем случае лет сто. Наверное, мне нужно было что-то предпринять, , а я сидел сложа руки, я ждал, что произойдет какое-то важное событие, но ничего особенного не случалось. Вокруг меня царило спокойствие и, сам я бездействовал – в этом и коренился источник моей хандры.
В дверь постучали, и коридорный с любезным поклоном вручил мне письмо. Приглашение на торжественный ужин я уже получил, никакого другого письма не ожидал и потому удивился. Адрес был напечатан на пишущей машинке, печатные буквы не говорили ни о чем.
Разрывая конверт, я подумал, что найду внутри пригласительный билет, и не ошибся. Текст билета был напечатан на машинке, но внизу выделялась приписка от руки синими чернилами. „Смотри ты!” – сказал я довольно удивленно и сразу почувствовал, что событие, которое должно было произойти, пожалуй, стучится в дверь.
Тут я вдруг вспомнил, что забыл дать коридорному чаевые, и, выглянув из номера, окликнул его, как мне показалось, излишне громким голосом. Его рабочее место находилось в нескольких шагах, и громко кричать не имело никакого смысла. Я не помню, сколько денег сунул ему в руку. В конце концов парень он был хороший, любезный.
Повеселев оттого, что удалось отблагодарить коридорного, я опять взял в руки пригласительный билет, но не сел, а принялся ходить из угла в угол.
Под текстом приглашения было выведено от руки: „Виолетта Николова”. „Вот оно что, – подумал я, – она опустила первую часть фамилии: „Хаджи”. В сущности, это было понятно: по-французски „Хаджи” ничего не значит. Гораздо больше заслуживало внимания то обстоятельство, что она подписывалась фамилией отца. „Все-таки, – сказал себе я, – она не совсем порвала связь с родиной”. Об этом говорили несколько букв, образующие славянскую фамилию. Да, на такую смелость в чужой стране решится далеко не каждый. Другая на ее месте, верно, не поколебалась бы преобразовать болгарское „Николова” во французское „Николь”. Виолетта Николь. Ничего не скажешь, эта девушка не лишена смелости.