Почему я возлагаю такие большие надежды на машину? А как насчет социальных перемен? – многозначительно спросит Яким Давидов. Социальные перемены, любезный ревнитель буквы, создадут условия для гуманного программирования машин, а навести порядок в некоторых сомнительных человеческих делах может только гуманно запрограммированная машина! Но об этом – в другой раз. Погоди! – схватит меня за шиворот Яким Давидов, – значит, ты сомневаешься в человеке, в его доброй воле?.. Дай бог, чтобы в минуту, когда этот медный лоб схватит меня за шиворот, поблизости не оказалось пропасти!
Как только поезд, выбравшись из парижских пригородов, набрал скорость, понесся на восток и за окном нашего купе повис черный занавес ночи, мы с Васей почти одновременно запустили руки в наши саквояжи, и на столике разом возникли две бутылки: моя – с водкой, а Васина – с коньяком.
– Где ты достал родимую? – спросил Вася, кивая на мою бутылку.
Я объяснил, что моя милость тут ни причем,- это заслуга все того же добрейшего человека – моего коридорного.
– Тогда выпьем первым делом за его здоровье! – предложил Вася.
Мы выпили за здоровье доброго человека, потом – за здоровье своих коллег, за счастье наших близких. И уже после этого выпили за самих нас и за нашу работу.
Когда дело дошло до работы, я спросил Васю, чем он теперь, в сущности, занимается, если это не секрет. Он сказал, что никаких секретов нет, что его усилия направлены на освоение космоса. В ответ на мое замечание, что он как-никак не космонавт, а кибернетик, Вася заметил, что он принимает участие в освоении космоса именно как кибернетик. Потом выяснилось, что он собирается сделать ЭВМ, которая могла бы управлять полетами космических ракет в пространствах, подвластных законам релятивистской механики.
– Недалеко то время, – сказал Вася, – когда химия и термоядерная физика снабдят ракеты энергией, которая сможет выводить их за пределы нашей солнечной системы. Наступит великая эра космонавтики, человек отправится на поиски новых планет, потому что на Земле ему станет тесно. Ему и сейчас уже тесно, ты видел что творится возле Триумфальной арки, сколько нужно времени, чтобы проехать на машине пустячные сотни метров. Но неурядицы быта – это только цветочки! Придет время – рано или поздно оно, к сожалению, должно наступить – когда на планете оскудеют природные ресурсы и планктон, а кислород станет сверхдефицитным веществом. Вот почему нужно искать новые планеты. Электронный мозг, который будет управлять космическими полетами за пределами Солнечной системы, обязан знать все открытия в области квантовой и релятивистской механики таких выдающихся ученых как Эйнштейн, Планк, Нильс Бор, Резерфорд, – мало того, он должен применять эти знания при поиске и прокладывании галактических путей. Сам понимаешь, Иосиф, эта машина будет учитывать такие вещи, как кривизна пространств, превращение времени и в то же время поддерживать и регулировать биоритмы экипажа. Сам понимаешь, если в ракете работают одновременно три часовых механизма – космический, галактический и земной, – то кто-то должен вносить порядок в неразбериху и указывать, примерно, день по календарю, напоминать, когда нужно приступить к завтраку, когда – ложиться спать. Вот над таким мозгом, Иосиф, я и работаю. Когда химия и физика скажут: „Мы готовы!”, электроника не должна лепетать: „Подождите, товарищи, я не совсем одета!” Ты согласен?
– Согласен, Вася, вполне. Поздравляю! – воскликнул я с энтузиазмом. – У тебя такая благородная цель. Твое здоровье!
Мы чокнулись. А потом Вася, как человек деликатный, осторожно спросил:
– А ты, вероятно, мозгуешь над своим роботом, если это не секрет?
– Над роботом, конечно! – воскликнул я и в приливе упоения раскинул руки. – Об этом я давал интервью не одной западной газете, если ты обратил внимание!
– Обратил! – улыбнулся Вася. – Западные газеты очень интересовались твоим роботом.
– Мой робот будет заниматься сугубо земными делами, – сказал я. – Ему не суждено покидать Землю. На небо он даже не будет смотреть, разве что ему зададут вопрос о каком-нибудь созвездии.
– Очень интересно! – сказал Вася.
– В отличие от некоторых мечтателей, дорогой Вася, я не верю, что человечество будет прогуливаться по галактике как, скажем, мы фланируем по Елисейским полям или по улице Горького в Москве. В этом отношении я поддерживаю консервативное крыло астрономов. Ко всему прочему, Вася, я настолько „земнофил”, что если человечество, предположим, в один прекрасный день решит покинуть Землю, твой покорный слуга будет, наверное, тем человеком, который проводит последний эшелон.
Ну хорошо, Вася, пускай последний эшелон отправляется на планету, которая сможет предложить изможденным земным жителям бесконечные, еще не освоенные пространства и обилие кислорода. Пускай на этой планете, скажем, текут молочные реки, а на деревьях растут, как в сказках, всевозможные деликатесы! Пускай, черт возьми, на этой планете будет полным-полно чудес! Я пожелаю переселенцам приятного аппетита и всего самого-самого. И знаешь, Вася, что я сделаю, когда последний космический корабль исчезнет в небе?
Я надену кислородную маску и пойду в Парк Свободы. И буду гулять дотемна по его аллеям, как это делал когда-то мой отец. Он был художником, Вася, и очень любил этот парк Воспоминания юности связывали отца с его аллеями, полянами, березовыми рощицами, старыми вязами и молчальниками-кленами. Картин десять он посвятил живописным уголкам нашего парка. По-своему конечно. Потому что на одной клумбе среди самых обыкновенных тюльпанов и гиацинтов можно увидеть особые цветы, похожие на девушек – гордых, кокетливых и нежных, с ласковыми мечтательными глазами.
Да, Вася, парк наш и сегодня стоит на том же месте, только I поубавился в размерах да стал весь подстриженный, причесанный, но отдельные уголки остались такими же прекрасными, какими были в годы молодости отца.
И вот, Вася, помню, однажды я прогуливался по аллее мимо озера с золотыми рыбками, и мне в голову пришло уравнение эвристического типа – альтернатива задачи из категории алгоритмической неразрешимости. Ничего особенного, но с тех пор как мне в голову втемяшилось это уравнение, началось мое тихое помешательство – я заболел кибернетикой. Отец мой был помешан на красках, мать на схемах интегралов микроэлектроники. Эх, Вася, какие мы были тогда счастливые – втроем!
В тот самый год, я уже был студентом, – мне выпало счастье обнимать за талию девушку, ту самую, с которой я сегодня пил коньяк в летнем кафе у Тюильри. Когда я впервые обнял эту девушку, мне было всего двадцать лет. Иногда потом я думал, что если встречу ее опять когда бы то ни было, в сердце моем вспыхнет пламенная любовь. Должен тебе признаться, дорогой Вася, что сегодня в моем сердце не затеплился огонек, достойный даже самой жалкой свечки. И – доверюсь тебе, как брату, – вина в этом не только моя. Большой костер, конечно же, не мог запылать, – слишком много лет прошло с той поры, мы оба давно уже не те, что были пятнадцать лет тому назад. Но костер, у которого впору было бы согреть озябшие руки, мог разгореться. Я мог бы его разжечь, если бы в сердце появилась хоть малая толика желания!
Вот какие дела творятся на свете, Вася. А ты почему это не пьешь? Пожалуйста, не смотри на меня, ты ведь знаешь, что мне от водки делается плохо. Пей за славу твоих ЭВМ, которые будут указывать дорогу земным людям, странствующим по далеким галактикам! Я тоже пригублю немного, вот, я пью за ту аллею, о которой только что упоминал. Не думай, будто в голове у меня вертятся одни только эвристические методы! Понимаешь, на той аллее я впервые обнимал девушку за талию. Я обнял ее, а она легонько оттолкнула меня и скрылась за деревьями. Я, наивный мальчишка, подумал, что она на меня обиделась! Видишь, друг Вася, какие недоразумения неэвристического типа случаются на этом свете!
– Дорогой мой Иосиф! – Вася беспомощно развел руками. – Я, насколько мне помнится, спросил тебя о твоем роботе. Газета „Фигаро” писала, что когда у твоего робота спрашивают, что он больше всего любит, он якобы отвечает: „Бах, бах! Больше всего обожаю котлеты из буржуев!” Прости, друг, но ты переменил тему нашего разговора: мы вроде бы завели серьезный мужской разговор об ЭВМ, а ты переключился на какие-то гуманитарные туманности. Ты забываешь, что наше поколение ЭВМ за исключением, может быть, твоего робота знать не желает никаких туманностей.