– О – воскликнула Лиза, увидев меня. Она выпростала руки из муфты и кинулась ко мне с распростертыми объятиями.
– Добрый день, Лиза! – холодно поздоровался я и издалека протянул руку, чтобы избежать объятий. Я еле держался на ногах от усталости, мне было не до нежностей. – Как поживаешь? Куда это ты?
– В „Сирену”, – сказала Лиза. Тут только я заметил, что бедняжка дышит неровно и щеки ее почему-то бледнее обычного. Она, видимо, была чем-то расстроена. К тревоге прибавилось недоумение по поводу моего странного поведения, бархатные карие глаза Лизы, казалось, не знали, как быть, – сердиться или печалиться.
– В „Сирену”? В такую пору? – удивился я.
– А что? – Лиза упрямо тряхнула головой и даже попыталась чуть вызывающе улыбнуться, но выражение печали и досады по-прежнему светилось в глазах. – Поругалась с режиссером, убежала из театра и решила подождать тебя в „Сирене”, – сказала она, а потом в свою очередь спросила: – А ты почему не в институте?
– Мне нужно слетать по делу в Сахару, – равнодушным тоном ответил я.
– В Сахару? – спросила Лиза и умолкла, вероятно, прикидывая в уме расстояния и часы. Потом стремительно прижала муфту к груди и, глядя мне в глаза, попросила: – Возьми и меня!
– Сахара не для тебя! – голос мой прозвучал жестко. Я смотрел на муфту, которую она прижимала к груди, словно беспомощного котенка, не чувствуя в сердце ни капли жалости, – там царила усталость.
Я поспешил кончить разговор: до отлета оставалось не больше часа. Почувствовав легкое угрызение совести я пообещал:
– В следующее путешествие непременно возьму тебя! А сейчас я спешу, времени у меня в обрез.
Она секунду постояла неподвижно, словно вслушиваясь в какиие-то недовысказанные слова, потом через силу улыбнулась и уступила мне дорогу.- Я пошутила, – сказала она. – И то, что я иду в „Сирену”, – тоже шутка. У меня сегодня столько дел, что как подумаю, прямо голова идет кругом.
Я не спросил ее, какие дела ей предстоят, раз она поссорилась с режиссером, хотя знал, что бедняжка ждет этого вопроса.
– До свиданья, Лиза! – сказал я и скорее для своего утешения добавил: – Вернусь из Сахары – сразу же позвоню.
Печаль тут же пропала из ее глаз, преобразилась в улыбку, но я не обратил особого внимания на эту метаморфозу. Мне было некогда: до вылета оставалось меньше часа.
Выдача билетов была приостановлена со вчерашнего дня, но я показал удостоверение главного конструктора, дававшее право на разные привилегии, и администрация космодрома немедленно предоставила в мое распоряжение одно из забронированных мест. Мне выдали скафандр, попросили лечь в кресло, на потолке вспыхнули красные лампы, моторы взревели, и ракетный самолет устремился в стратосферные высоты.
Через пятнадцать минут после вылета ракетный самолет приземлился на огромном космодроме в Триполи. В закрытом лимузине, снабженном системой кондиционирования воздуха, нас, пассажиров, доставили в здание космодрома, где каждому был выдан тропический костюм. Переодевшись и подкрепившись рюмкой виски, пассажиры, стали подходить к специальной электрической карте и длинной указкой отмечать места, которые они желают посетить. Большинство тыкало указкой в названия городов, окрестности которых славились полезными ископаемыми – ураном и свинцом, – медеплавильными и металлургическими заводами. Когда подошла моя очередь, я направил свою указку в самое сердце пустыни. Главный диспетчер приветливо заулыбался и одобрительно воскликнул: „О!” Пассажиров, прилетевших в Африку по служебным делам, увезли на вокзал электрической железной дороги, а я остался в аэропорту. Меня спросили, умею ли я управлять самолетом и есть ли у меня соответствующий документ. Я сказал, что окончил специальные курсы и получил права на вождение не только туристических, но и небольших пассажирских самолетов – до двадцати мест. Диспетчеры проверили мои права и не теряя времени повели меня к небольшому одномоторному двухместному самолету. Они вручили мне карту марш рута, талоны на бензин и пожелали счастливого пути.
Совершив над аэродромом круг, чтобы лучше ознакомиться с самолетом, я благословил прохладный ветерок, обдувающий открытую кабину, поправил очки, и самолет взял курс прямо к сердцу пустыни. Я летел низко, метрах в ста от земли: мне хотелось вдоволь налюбоваться сыпучими дюнами, радужным сверканием бескрайних песчаных просторов. Скорость была небольшая, километров сто пятьдесят-двести, и я был рад, что ни одна особенность пустынного ландшафта не укроется от глаз. Я летел к сердцу Сахары и чем дольше смотрел вниз, тем больше удивлялся: под крылом самолета лежала не мертвая пустыня, а зеленые плодородные поля и сады. Пальмовые рощи сменялись насаждениями хлебного дерева, темные массивы апельсиновых и лимоновых рощ пересекались голубыми лентами оросительных каналов. Тут и там белели аккуратные домики, а по шоссе мчались автоцистерны, грузовики, длинные вереницы легковых машин. Но вот впереди возникли силуэты неизбежных заводских труб – приземистых и высоченных, изрыгающих в небесную синеву густые клубы черного дыма. Я летел над шахтами и рудниками, над флотационными фабриками и гигантами химии, над поселками из бетона и стекла в задымленном и загрязненном воздухе, напоминающем небо Европы, до которой было не меньше пяти тысяч километров. Не знай я, что надо мной высится шатер африканских небес, у меня бы могло возникнуть чувство, что я лечу над родными просторами, – там тоже можно увидеть сверху не только трубы заводов, но и зеленые поля, и сады, и сети оросительных и осушительных каналов.
Но вот, наконец, я прибыл в точку, которая на карте обозначена надписью „Сердце пустыни”.
Сердце пустыни представляло собой большой оазис, превращенный в современный, благоустроенный парк. В парке имелись отель, казино с рулеткой и бильярдом, открытый плавательный бассейн, песчаный пляж с пестрыми шезлонгами, лужайки, покрытые яркими экзотическими цветами.
Выкурив трубку и подкрепившись двумя рюмками бедуинского джина, я спросил у бармена, как попасть в пустыню, и он посоветовал обратиться в бюро экскурсий. В бюро меня встретили без особого восторга: я был единственный турист, других кандидатов на поездку по пустыне не было, приходилось ради меня снаряжать „корабль пустыни”. Я было подумал, что меня хотят усадить на верблюда, может, такого же двугорбого, как тот, нарисованный на фоне золотого солнца, и забеспокоился. Мне никогда не приходилось ездить верхом на верблюде. Но все кончилось благополучно, до живой тяги дело не дошло. Оказывается, тряска на верблюде давно заменена комфортом путешествия на восьмицилиндровом грузовике. Над его кузовом был натянут белый парусиновый тент с красными лентами, с несколькими дюжинами медных колокольчиков по бокам. Когда грузовик мчался через пустыню, эти медные колокольцы заливисто позвякивали, и мне невольно казалось, что я слышу исполненный романтики звон верблюжьих бубенчиков.
Я удобно устроился под тентом, набил трубку табаком и закурил. Некогда бедуины, кочуя среди песков, покуривали из чубуков, но нынче не те времена, чубука не найдешь днем с огнем, да это было бы и несолидно. Шоссе, ведущее в пустыню, сначала вилось среди садов и мотелей, потом кетоновое покрытие сменилось асфальтом, и дорога черной стрелой устремилась на юг. Там, где начиналась прямая как стрела дорога, была установлена надпись на трех языках – русском, французском и английском, гласившая, что вы въезжаете в зону заповедника „Сахара”, охватывающего пространство в сто квадратных километров, и что в пределах заповедника любой вид охоты категорически воспрещен. Наш „корабль” промчался мимо надписи, оглашая окрестность певучим звоном. По обе стороны дороги лежали обширные пространства мелкого желтого песка. В одном месте виднелся песчаный холм, там тоже была надпись, она уведомляла, что перед вами дюны. У подножия дюн, на площадке, обнесенной никелированными перилами, лежал огромный скелет верблюда. Эта неприглядная картина должна была напоминать путешественникам о тысячах жертв которые уносила немилосердная пустыня в ту эпоху, когда жители еще не пользовались поездами на воздушных подушках и ракетными самолетами.