— Тату, — сказал Грицько, — мы посмотреть. Это мой новый друг, Коля… Коля Кибальчонок.
— А, — сказал могучий бородач. — Нашего отца Ивана сын? Тогда давай знакомиться. Тоже Иван. Иван Тарасыч Зацуло.
Ладошка Коли утонула в огромной черной ручище. Но очень осторожно пожала эта ручища Колины пальцы.
— Что же, раз хлопцы посмотреть пришли, — повернулся Иван Тарасыч к молодому, — покажем?
— Покажем, Иван Тарасович.
— Становись, Грицько, к меху, — приказал мастер повелительно. — Ты, Михайло, к горну. Начнем, друзи.
Тяжко задышал мех: пых-пых-пых! Это Грицько качал его ногой.
Запылали в горне угли — все ярче, ярче! Словно маленькое солнце горит.
Взял Михайло длинными щипцами бесформенный кусок металла, сунул его в горн — заалел металл по рваным краям, побежали по нему искорки, стал раскаляться все сильнее, вот уже и не отличить его от углей пылающих.
— Пора, Михайло!
И уже на наковальне огненный кусок.
А по нему Иван Тарасыч молотом — бом! И искры в стороны. Еще молотом — искры по всей кузне солнечными брызгами.
Теперь на наковальне лепешка раскаленная.
А удары по ней все осторожнее, тише да бережнее.
И в руках у Ивана Тарасыча теперь другой молот, поменьше.
А Михайло одной рукой щипцы держит, ими блин красный переворачивает, в другую, правую, молоточек маленький взял.
— Наводи, Михайло!
Маленький молоточек — дзинь! — по лепешке металлической, расплавленной. И куда молоточек показал — молот: дон!
И происходит на глазах завороженного Коли чудо: под волшебными ударами превращается блин раскаленный в серп, сначала только наметился он, потом ясно обозначился и вот уже точно серп, каким жито жнут, только сейчас он на месяц похож в черном украинском небе, потому что цвет у него лунный.
— Дзинь-дон! Дзинь-дон! — все осторожнее, все тише.
— Готово, Михайло!..
Вытирает пот с лица Иван Тарасыч рушником вышитым.
А Михайло месяц-серп с наковальни щипцами — и в кадку!
Шипение, бульканье, пар — ничего в кузне не видно!
Только слышен голос Ивана Тарасыча:
— Вот, хлопци, дела какие. Огонь — друг наш. Только надо управлять им научиться. И он таких дел людям наделает — радостных.
"Огонь — друг наш…" — повторяет Коля и видит другой огонь, беспощадный и страшный, тот, что сжег 67 целую улицу напротив его дома и лютой смертью казнил невинную корову Пётренок.
…Пар рассеялся, и держит в щипцах Михайло выкованный серп, до поры покрытый окалиной, совершенный по своим формам.
— Грицько, где ты? — послышались голоса.
— Хлопци с Десны пришли, — сказал Грицько. — Побигли!
Весь день, забыв про дом и гостей, Коля Кибальчич провел в Закоропье, с новыми друзьями. Обедали в хате Грицька вместе с Иваном Тарасычем, его женой Марией и пятью братьями и сестрами Грицька — ел из общей миски суп с галушками, макал зеленый лук в крупную серую соль, и еще смутные, неясные мысли терзали его: "Почему так бедно живут эти добрые, веселые люди? А у нас или у Сильчевских во время обеда…" И дальше трудно было думать ему. Потом опять играли, теперь в "казаков-разбойников", и, спасаясь от погони, "разбойник" Коля Кибальчич, преодолевая высокий плетень, порвал штаны нового матросского костюма. Потом — а дело уже шло к вечеру — были прятки, и какое, оказывается, это наслаждение: под огромными лопухами, в зеленоватом сумраке распластаться на влажной жирной земле, замереть, почти не дышать и видеть у самого своего носа, как навозный жук катит круглый шарик.
Под лопухом и обнаружил Колю брат Степан и, ахнув, потеряв дар речи, повел в привычную жизнь — на экзекуцию.
Коля возвращался домой, как во сне, счастливый, переполненный впечатлениями, и совсем не боялся встречи с отцом. За испытанную радость можно и пострадать.
Дом был еще полон гостей, слышались громкие голоса, вкусно пахло едой, уже горели свечи. Кто-то играл на гитаре, и Коля узнал мамин голос. Она пела свою любимую песню:
Степан провел его на кухню, и здесь наймычка Парася, чуть не выронив блюдо с горячими пирожками, залилась слезами: перед ней стоял не ее чистенький благообразный паныч, а чумазый оборвыш с расцарапанными коленками. Парася кинулась за чистой одеждой, налила в таз теплой воды — может, обойдется. Не заметят?