Однако, получив жизнь из рук царя, Иван Оклад-ский "прозрел" и очень скоро отблагодарил венценосца "откровенными и чистосердечными признаниями". Забегая вперед, стоит сказать, что этот человек прожил долго, став осведомителем-профессионалом, и в тайной полиции был известен как агент Петровский. На его совести десятки, а может быть, сотни выданных властям революционеров в Петербурге, в Москве, на Кавказе. За верную службу Окладскому-Петровскому было высочайше пожаловано потомственное почетное гражданство, по старости ему назначили пенсию, достигшую в предреволюционные годы ста пятидесяти рублей в месяц. Увы, история подтверждает: власти предержащие доносчиков, провокаторов, осведомителей, людей этой, может быть, самой мерзкой и подлой профессии на земле оплачивают щедро. Но "злой гений" "Народной воли", как писали газеты, не ушел от возмездия: уже после Октябрьской революции, в 1925 году, Окладский предстал перед народным судом и понес заслуженную кару.
…А тогда, терзаясь в своем одиночном заключении вопросом: "Кто предатель?" — не мог Александр Михайлов и на мгновение подумать, что это Иван Окладский.
А между тем и сам он был арестован по доносу Окладского. И Клеточников, и Тригони, и Желябов. И те, об аресте которых Александр Михайлов еще не знал: Фриденсон, Баранников, Колодкевич, Златопольский, Тетерка…
…"Народная воля" была сокрушена четырьмя предательствами: Гольденберга, Окладского, Рысакова и Меркулова — "чистосердечные" признания последнего — оних начал давать девятого апреля 1881 года — особой роли в разгроме партии не сыграли. Однако один из участников покушения первого марта на его совести: по доносу Меркулова был арестован Иван Емельянов — четвертый метальщик снарядов.
Но не затемнят эти предатели истинный лик "Народной воли" — героический, мученический, прекрасный… Наоборот, тот факт, что почти с самого возникновения партия находилась под дамокловым мечом расправы, позволяет нам как бы в ярком луче прожектора увидеть этих людей — революционеров семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века, народовольцев, узкий круг единомышленников, которые, несмотря на свои роковые заблуждения, потрясли основы русского самодержавия и во многом предопределили дальнейший ход истории нашего отечества. Эти люди знали, на что идут, само собой подразумевалось, что в начатой борьбе смерть на виселице неизбежна. Они были готовы к смерти, и когда она настигала кого-то из них, встречали ее хладнокровно. Ярчайший пример такого отношения к почти неминуемой развязке — политическое завещание Игнатия Гриневецкого, прямого убийцы царя первого марта 1881 года. Это его метательным снарядом был смертельно ранен венценосец. После того как неудачно брошенный Николаем Рысаковым снаряд лишь повредил царскую карету, император вышел из нее, чтобы узнать, что произошло. Вот тогда и подошел к нему почти вплотную Игнатий Гриневицкий и бросил снаряд между собой и Александром Вторым. Он шел на верную смерть. В ночь на первое марта Гриневицкий писал:
"Александр Второй должен умереть. Дни его сочтены. Мне или другому кому придется нанести страшный последний удар, который гулко раздастся по всей России и эхом откликнется в отдаленных уголках ее, это покажет недалекое будущее.
Он умрет, а вместе с ним умрем и мы, его враги, его убийцы. Это необходимо для дела свободы, так как тем самым значительно пошатнется то, что хитрые люди зовут правлением монархичеческим, неограниченным, а мы — деспотизмом.
Что будет дальше? Много ли еще жертв потребует наша несчастная, но дорогая родина от своих сынов для своего освобождения?.. Впереди много еще дорогих жертв унесет борьба, еще больше — последняя смертельная схватка с деспотизмом, которая, я убежден в том, не особенно далека и которая зальет кровью поля и нивы нашей родины, так как — увы! — история показывает, что роскошное дерево свободы требует человеческих жертв.
Мне не придется участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни одного часа в светлое время торжества, но считаю, что своею смертью сделаю все, что должен был сделать…"
В дворцовом госпитале Конюшенского ведомства, куда был привезен Игнатий Гриневицкий с одиннадцатью ранами, он перед смертью только на мгновение пришел в сознание, чтобы на вопрос следователя, дежурившего в палате: "Твое имя?" — ответить: "Не знаю…"
Но никогда в кругу народовольцев не заходили разговоры о возможной, порой неминуемой гибели. Их жизнь принадлежит народу. Если потребуется, они отдадут ее в борьбе за его счастье и свободу. Это считалось естественным. Они игнорировали смерть и любили жизнь. Умели они веселиться, когда выпадал хотя бы час для отдыха и можно было собраться вместе. Но они были аскетами: большинство сознательно отказалось от личной жизни. Борьба требовала полной отдачи сил, и, кроме того, семья — это ответственность за близких, а арест, суд и смерть в любой момент могли разрушить семью и сделать жену или мужа, детей несчастными. Они все без исключения, как это ни было горько и больно, порвали с родителями, ушли из родных гнезд, жили на нелегальном положении. Народовольцы презирали материальные блага, их быт был спартанским — минимум средств из партийной кассы расходовался на еду, одежду, жилье. Развлечения исключались.