Земли у Маркела Петровича тоже было небогато — две десятины пахоты да полдесятины луга. И земля казенная, из церковных фондов — "попова доля". Землю свою Маркел Иваницкий обрабатывал сам, и вид у него был типично крестьянский: поджарый, широкий в плечах, в шароварах и длинной рубахе, с выгоревшими на солнце бровями. Работы было много, и потому в страду трудились всем домом — и попадья, и наймычка Горпина, и поповы дети. В те годы Коля усвоил все крестьянские работы: научился косить траву и жито и ходить за плугом, скирдовать, бросать из торбы зерна в парующую теплую землю.
В Конятине лучшим его другом стал Микола Иваницкий, годом старше Коли. Был он хлопцем высоким, сильным, выносливым, с удивительным, точно нарисованным лицом: тонкий прямой нос, струнки черных бровей, удлиненный разрез глаз, четкая, немного капризная складка губ. Друзья были неразлучны, хотя, естественно, случались и ссоры и размолвки. Впрочем, Коля водил дружбу со всеми крестьянскими ребятами. Он естественно вошел в ребячью среду и ничем не отличался от других крестьянских детей: босоногий (оказывается, какое это счастье — бегать босиком!), в полотняных штанах и латаной рубахе навыпуск.
…Нет, вы только представьте, как заманчиво залезть в чужой сад за яблоками и грушами! Расставлены посты на углах улицы и у хаты, а двое или трое смельчаков, и рядом — обязательно — Коля и Миколка, крадутся вдоль тына, затаив дыхание, сердце бухает где-то в горле, вот-вот выскочит; темный вечер, а в небе месяц, как долька дыни, и звезды. Тихо, только где-то собаки лают, а ты крадешься, замирая при каждом звуке.
— Ложись! — шепчет первый.
Ты плюхаешься на землю, влажную от росы, и в нос ударяет запах, который потом, через много лет, шагая из угла в угол по одиночной камере, ты назовешь запахом детства: горькая полынь, мелкая ромашка, пыль со степных дорог твоей милой родины…
Вот и калитка. Смуглая рука в цыпках шарит щеколду: раз — скрипнули петли.
— Скорее!
Трое налетчиков врываются в сад, кто-то взлетает на яблоню "белый налив", трясет ветки: светлыми шарами шлепаются яблоки о землю. Так громко! Ты дрожащими руками хватаешь их, пихаешь за пазуху — рубаха предусмотрительно заправлена в штаны, вздрагиваешь от холодного прикосновения к телу, а лоб весь в поту.
Где-то хлопает дверь, тусклый квадрат света сквозь черные ветки. Отчаянный, разбойный свист.
— Ах, враженята! Розбийныкы!..
Только свист ветра вокруг, шлепанье босых ног такое, что можно подумать — картечью палят.
Но вот овраг за селом, ручей по дну лопочет. Можно отдышаться, воды попить. И грызть яблоки, хотя и вкуса-то поначалу их не чувствуешь.
— Вкусные!
— Ага, сок один!
— А как Никита засвистел! Точь-в-точь Соловей-разбойник!
На всех вдруг нападает смех: хохочут, прямо по земле катаются.
Трещат кусты, на краю оврага мелькают смутные тени: спускается к налетчикам вся компания, те, что на посту стояли.
Теперь идет дележка добычи, всем поровну. Дружный хруст яблок и сосредоточенное сопение.
Утром — неизбежное наказание: не скроешься в селе Конятине.
Стоят перед Маркелом Петровичем оба преступника, угрюмые, понурые, головы в землю подпускали.
— К Иващенкам в сад лазили?
— Лазили… — тихо говорит Коля.
— Было… — говорит Микола.
— Что ж, сынку, — говорит Маркел Петрович своему старшему, — сбегай до лозняка, выриж пару добрых лозин. Вот нож тебе.
И плетется Микола в лозняк, еле ноги переставляет.
— Швыдче, швыдче, сынку!
Потом "экзекуция". Правда, рука у Маркела Петровича легкая, наказывал больше для порядка"
Зима в Конятине, за высокими сугробами только и видны соломенные крыши хат, ослепительно сияют снега под солнцем, лес, что подошел к околице, замер, затаился, укутанный белой холодной ватой. Прыгнете ветки белка рыжим пушистым комочком, и струи снега стекают вниз, невесомой пыльцой рассеиваясь в морозном воздухе. Звонко, прозрачно над тихой землей; из труб прямыми столбами поднимаются дымы, где-то четко ухает топор, петушиная перекличка; заржала лошадь, и далеко слышен добрый мужской голос:
— Не балуй, Гнедко, не балуй…
А на крутом берегу Десны кутерьма: визг, смех, санки с седоками летят, вниз, вихри колючего снега — в разгоряченное лицо.
— Кибалка! Догоняй!
Несутся сани, все быстрее, быстрее! Ах, это захватывающее чувство полета, скорости, когда все сжимается внутри, напряжен каждый мускул, и кажется, сейчас невидимые крылья поднимут тебя и понесут над беспредельной белой землей! Внизу под горой перевернулись чьи-то сани — их уже не объехать: куча мала! Идет веселая борьба, и в самой гуще Коля, Миколка, Анюта — Миколина сестренка, — в романовских кожушках, в валенках, доверху набитых снегом.