А потом вырваться из-под чьих-то жарких тел, хватить полной грудью свежего воздуха, отбежать в сторонку, упасть спиной в мягкий снег и лежать замерев. Синее небо над тобой, и нет ему конца и края, дышится широко, свободно, ребячьи голоса в отдалении. Какие вы все хорошие, друзи!.. Коля переполнен внезапно нахлынувшей любовью к людям.
Тихий, еле уловимый звон вокруг. Что это звенит? Снег? Небо? Земля?.. Как хорошо жить!..
Приходила оттепель — оседали сугробы, становились ноздреватыми; днем капало с крыш, в санные колеи наливалась прозрачная слюдяная вода, низкое серое небо повисало над землей. Теперь другие забавы: лепят огромных баб, и нос у них — морковка красная. Снежные крепости — одна против другой, и сражения: летят в обе стороны снежки белыми стаями.
Домой возвращаются уже в сумерки, мокрые, веселые, возбужденные!
— Господи! — стонет Настасья Осиповна. — На кого вы похожи, горюшко мое! Сейчас же под умывальник та в сухое переодеваться.
А в хате жарко, топится печь. Сальные свечи, потрескивая фитилями, отекают на столе. А стол уставлен мисками с маринованными опятами, с квашеной капустой, соленые огурцы поблескивают тугими боками, семга нарезана толстыми кусками (Маркел Петрович старался), каравай хлеба дышит теплом, и корочка на нем коричневая. И по всей хате пахнет блинами.
— Сидайте за стол, бисово племя!
Масленица…
У Маркела Петровича Иваницкого была страсть: вырезал из дерева кораблики, мельницы, повозки с колесиками, плел корзины из тонкой лозы, мастерил копилки. Хитрыми этими изделиями была уставлена целая полка в кабинете Маркела Петровича. Этой своей страсти даже немного стеснялся отец Маркел: детское вроде бы дело. И потому старался приобщить к необычному этому ремеслу старшего своего, Миколу. Но неусидчив Микола, нетерпелив — отлынивал, не по нему занятие.
Неожиданно нашел Маркел Петрович благодарного ученика в Коле Кибальчиче. Нравилось ему мастерить: кусок дерева, прутики тонкие, и пожалуйста превращается в твоих руках деревяшка в корму корабельную, а из прутика — парус, из другого — согнуть и склеить — рулевое колесо и ручки к нему, каждая в малюсенькую щепку, в четверть спички. Терпение нужно. Не замечал мальчик, как время бежит за полюбившимся делом. Не получалось — снова и снова принимался. Маркел Петрович только головой качал — упрям. Что же, хорошее упрямство…
Даже, случалось, друзей забывал Коля: сидит с отцом Маркелом в сарайчике, где мастерскую оборудовали. Свежей стружкой пахнет, разогретым столярным клеем. Молоточком маленьким: тук-да-по-тук! В палец иной раз стукнет, по всему телу боль полыхнет, да и руки изрезаны, в ссадинах, заусеницах.
Вздыхала Настасья Осиповна:
— Что старый, что малый. Нашли себе забаву.
А Маркел Петрович, глядя на сосредоточенного Колю, на его неторопливую работу, дивился про себя: "Золотые руки у хлопца, а выдумка истинного мастера".
И настал день: обскакал ученик своего учителя! Соорудил Коля мельницу. Да какую! Под ветром крыльями размахивает, жужжит, а формы совершенные, точные, все пропорции соблюдены.
Соседи приходили на дивную игрушку глянуть. Восхищенно цокали языками: красота!
В первое же лето в Конятине Коля научился плавать, нырять. Правда, Маркел Петрович строго-настрого наказывал без взрослых на Десну не ходить. Но разве найдешь в себе силы удержаться? Когда такая жара стоит, что земля раскалилась, сады поникли — дождя ждут. А под горой в отлогих песчаных берегах сверкает река, дышит свежестью, манит таинственными зарослями камыша на островках, корягами в затонах, под которыми живут здоровенные раки — вытащишь такое чудовище за клешню, а он так и норовит схватить тебя за палец…
На круче выставлены караулы — по жребию. Одни сторожат, другие купаются.
Однажды Микола в карауле стоял, а Коля купался. Уже все сроки истекли — пора меняться, а Коля все не идет на косогор. Спустился Микола к реке, а дружок у берега плавает, губы посинели, зубами стучит.
— Ты чего это? Вылезай!
— Н-не могу… Г-голый я…
— Так оденься!
— Нету моей одежды…
— Где же она? — ахнул Микола.
— П-потом скажу. Беги домой, принеси штаны и рубаху.
— А ты?
— Я еще п-поплаваю…
А случилось вот что. Уже дома Коля рассказал.
Только собрался Коля раздеться и в реку прыгнуть, увидел: двое по дороге у реки идут, старик слепой с мальчиком-поводырем. Около Коли остановились, как к Облонскому парому пройти, спрашивают. Коля показал поводырю, а мальчик — одногодок его, только худ до невозможности, одни косточки, личико с кулак, глаза на нем большие, грустные. И в лохмотьях хлопец немыслимых: как только на теле держатся. Разговорились. Павликом хлопца звали, а в суме нищенской у него вместе с хлебом, что люди добрые за Христа ради дали, книжки — букварь и учебник арифметики. В школу Павлик собрался, да только вот надеть нечего, сирота он, костюм справить некому. Быстро разделся Коля, нырнул в реку, а потом, высунув голову из воды, сказал: "Снимай эти… лохмотья, а мои штаны и рубаху надевай. Новые они, для школы подойдут". — "А ты?!" — оторопел Павлик. "Что-нибудь придумаю…"