Под кров родительский был доставлен Максим Иваницкий в жандармской коляске, сзади на облучке — на страх всему селу — блюститель порядка стоял с саблей.
Замкнулся Максим, молчаливым стал, тихим. Помогал отцу по хозяйству. Родители богу хвалы воздавали: "Одумался!" Тут и женили Максима. И никто, разумеется, не ведал, что не оставил он своей заветной мечты вернуться в театр, а стило по глубоким ночам, когда все спали в доме, при оплывающей сальной свече бежало по бумаге, торопясь за нетерпеливыми мыслями. Скоро конец высылке, а там — вольный казак. И как раз письмо пришло от Ивана Петровича Котляревского. Были в нем слова, наполнившие сердце Максима великой надеждой: "…стэжка до моей хаты николы нэ заростэ для Мыхайла Чупруна…"
Скоро — новая жизнь.
И как гром с ясного неба! За неделю до окончания срока умирает отец. Заботы об огромной семье ложатся на плечи Максима Иваницкого. Десять человек! Кроме своих детей, младшие братья и сестры, больная мать, сирота племянница. Что делать?
Тут приспела депеша от владыки — бог велел прощать грешников: вызвал епископ Максима пред свои очи. "Отпускаю грехи твои, сын мой. Бог милостив. Бери приход покойного батюшки".
Поклонился Максим: "Премного благодарен, ваше преосвященство. Но сан священника принять не могу. Недостоин. Погряз в мирских грехах. А коли, владыка, печешься о семье моей, яви милость: поставь псаломщиком в церковь какую". Знал Максим, закрыты ему дороги на службу цивильную. И еще знал: в попы посвящают навечно. Дьяк же всегда может службу оставить.
Улыбка кроткая на лице благообразном, холеном, только в голосе гвоздики перекатываются: "Что — же, Максим Иваницкий, сам ты себе долю выбрал. Быть тебе псаломщиком в селе Мезень".
Впрягся в оглобли Максим Иваницкий, повез телегу, что семьей называется. Посадил сад, завел пчел, стал рыбачить. А тут новый удар: пришла весть о смерти Котляревского. Несколько лет не мог взять пера в руки — так велико было потрясение.
А когда опять загорелась свеча в ночи, снова заскрипело перо по бумаге, явился вдруг новый поэт: стихи налились гневной силой сатиры, обрушились на панов и служителей церкви.
Посыпались в Чернигов доносы, а за ними и кара, владыкой благословленная: несколько раз отбывал Максим Иваницкий кратковременные епитимии, то бишь ссылки на "черные работы" при Рахлинском монастыре, что недалеко от Новгорода-Северского стоит.
Возвращался он неукрощенный. Только духом окрепший…
— …Душно, внук. Давай-ка на волю.
Они вылезли из шалаша и окунулись в черную влажную ночь. Небо лежало над ними звездно и бесконечно, тишина стояла такая, что Коле почудилось вдруг: никого больше нет во всем свете, только они с дедом, две крохотные пылинки в бесконечной необъятности. Тогда Николай Кибальчич еще не умел определить словами это свое состояние: космическую беспредельность окружающего мира и свою неотъемлемую причастность к нему. Встает солнце над краем земли — и это часть тебя, летит птица — и вместе с ней ты ощущаешь скорость и невесомость полета. Вселенная и ты — одно целое.
Над далеким краем земли проступила оранжевая полоска, и на ней четко нарисовались деревья, росшие недалеко от шалаша.
— Что это, диду?
— Луна поднимается. Скоро светло станет.
— Диду, а что дальше было?
— Дальше?.. Давай вот здесь сядем. Я тулуп подстелю. Поглядим, как луна взойдет. Что же дальше?..
…Трудно было на грошовый оклад псаломщика содержать большую семью, и Максим Иваницкий добился права быть учителем церковноприходской школы в селе Мезень. А еще руководил он церковным хором. Пригодились вокальные способности. Дел — с утра до ночи. Днем в свободное время в школе обучал сельских ребятишек грамоте и счету, а вечером школьная хата взрослыми наполнялась — спевка. Но не только церковному пению учил их Максим Иваницкий, но и основам счета, географии и истории. Случалось, за полночь не расходились. Раскрывал глаза людям Максим на жестокую правду жизни, от него узнавали крестьяне и о восстании декабристов, и о Герцене и Чернышевском, им он читал отрывки из бунтарской "Энеиды" Котляревского, стихи опального Тараса Шевченко. Летом для этих необычных "спевок" собирались на пасеке Максима Иваницкого, и заканчивались эти сходки пением украинских песен — под уже светлеющим небом.
Приближалась годовщина любимого писателя — семьдесят пять лет со дня рождения Котляревского. Максим решил эту годовщину отметить в Мезени постановкой "Наталки-Полтавки", народным праздником. Горячо взялся за дело: подобрал актеров из сельской молодежи, репетировал много и увлеченно, сам делал декорации.