Неистовствовал священник, писал в Чернигов донос за доносом, запрещал и разгонял сборища урядник; осуждали Максима родные: опять беду на семью накличет.
И могла бы затея Максима Петровича провалиться, да помог помещик Петр Сильчевский: выхлопотал у уездного начальства разрешение на юбилей, дал деньги на оборудование сцены, принимал участие в репетиции.
И настал тот день…
Сцена была сделана прямо в ноле, под открытым небом.
Народу собралось — тьма. Приехал Сильчевский и привез гостя, известного артиста полтавского театра (документы не сохранили нам его имени); актер был другом Котляревского, помнил еще по былым годам "юнака Максима".
Перед началом спектакля вышел на сцену Максим Петрович Иваницкий и сказал слово о любимом писателе, своем первом и единственном наставнике. Дрожал от волнения голос…
А потом — спектакль. Успех был ошеломляющий. Все слилось воедино: артисты, зрители. Знаменитый актер поднялся на сцену, обнял Максима Петровича, прочитал стихи покойного поэта про волю, про буйную Запорожскую Сечь, про время, которое непременно придет на истерзанную украинскую землю, не будет на ней панов и насильников, не станет крепостных рабов, а будут свобода и свободные люди…
В ответ вспыхнула песня. Вместе со всеми пели актеры, Максим Петрович, Сильчевский…
В то же время мчалась по пыльной дороге бричка, всхрапывали на поворотах взмыленные лошади — урядник спешил к высокому начальству с доносом.
Испокон веков тяжкая черная сила на Руси — донос…
Через несколько дней в Мезень нагрянули жандармы и следователь — разбирать дело "о недостойном поведении псаломщика Иваницкого". Все жалобы и доносы, как анонимные, так и подписанные, сходились на одном: бунтарь, подстрекатель, о власти непочтительно, с насмешкой отзывается.
Кара последовала мгновенно: заключить в тюрьму Елецкого монастыря, что в Чернигове, сроком на один год.
Не смогли друзья вызволить Максима Петровича из тюрьмы.
…Минул срок заточения. В одиночной камере, на тяжких работах закалилась и еще больше окрепла душа Максима Петровича, окончательно утвердился он: только в борьбе за счастье простых людей смысл жизни земной.
Открылись ворота темницы — у стен монастыря встречала его большая толпа: товарищи-семинаристы, односельчане, незнакомые молодые люди. Бросились обнимать, целовать, подняли на руки, понесли на Болдину гору, откуда широко виден Чернигов. Тут и подарок вручили: в кожаном переплете, переписанную от руки, еще не изданную поэму Тараса Шевченко "Сон".
А вечером собрались литераторы, артисты, молодежь. Просили прочитать стихи. Прочитал Максим те, что были написаны в тюремной камере. И были в них гнев, страсть, боль за поруганную свободу, призыв к борьбе и вера в грядущее счастье родины. "Все сделаем, — сказали новые друзья, — чтобы издать новую книгу нашего поэта Максима Иваницкого".
На следующий день — домой, в Мезень. Скорее, скорее! А во дворе хаты и на улице ждали его селяне: "Заступник наш Максим вернулся!"
А через месяц радость несказанная: пришла весть из Чернигова, что провели через все рогатки цензуры друзья Максима его рукопись, сборник стихов, стихотворных драм и комедий из народной жизни. Книга уже в наборе! На крыльях полетел в губернский град мезенский псаломщик. Близка, близка к исполнению мечта заветная! Значит, не зря просиживал ночи над листами бумаги — при сальной свече, под голос сверчка за печью, и незримо толпами стояли вокруг те, кого со сцены видел.
Вот в типографии он, в руках листы корректуры, пахнущие краской. Сбылось… И тут, у наборного станка, к уху метранпаж нагнулся, весть, как черный ворон, сообщил: арестован Тарас Шевченко.
Его взяли по пути домой, в Мезень, — окружили телегу жандармы на потных темных лошадях. Назад, в Чернигов. Обыск в знакомой тюрьме Елецкого монастыря. Обнаружили письмо одного из членов тайного Кирилло-Мефодиевского братства и много другой крамолы. Вез своим селянам правду. Взяли и корректорские листы уже готовой книги. Ознакомился с оной епископ черниговский, приказал только: "Книгу по буквам разметать… Дело же богохульника и отступника псаломщика Мезенской церкви Максима Иваницкого передать из духовного ведомства в жандармское".
Не миновать Сибири. Всем родом собрали крупную сумму, внесли в епископскую кассу… на нужды Елецкого монастыря. Можно было в письме при деньгах и по-другому означить: "На покров пресвятой богородицы". В такой деликатной форме принимал взятки владыко.