— Господин Безменов! Вы ни разу не спрашивали Слищенко, а ставите ему единицы. За что? Только за то, что его отец не дал вам взаймы?
— Да как… — педагог Безменов не мог найти слов.
Кибальчич между тем продолжал:
— Это, господин Безменов, неблагородно и недостойно вас, как человека и учителя. Вы для всех нас должны быть образцом чести, а поступаете низко и подло. А потому, смею вас уверить, вы заслуживаете одного — презрения.
Тут встал из-за парты Мика Сильчевский и, слегка охрипнув от волнения и решительности, выпалил:
— Я полностью поддерживаю Кибальчича и вполне разделяю его мнение о вас.
Безменова в буквальном смысле слова сковал столбняк, потом его залило пунцовой краской, и он стремглав вылетел из класса — прямиком к директору гимназии.
Тут же был собран экстренный педагогический совет. На нем Безменов в компании с отцом Петром Хандожинским настаивали на исключении Николая Кибальчича из гимназии с "волчьим билетом". Однако за лучшего ученика заступились многие преподаватели, и прежде всего директор гимназии Павел Федорович Фрезе, который преподавал математику и познаниями и способностями Кибальчича, как он говорил впоследствии, был потрясен: подобных воспитанников на его долгов педагогическом веку не было.
Дело ограничилось семидневным карцером, куда были водворены Кибальчич и Сильчевский, мгновенно ставшие героями гимназии. Товарищи тайком таскали им провизию в карцер, а Саша Михайлов доставлял книги по списку, врученному ему Колей.
И в тот же год…
Мартовским прохладным вечером после уроков шли по Губернской улице трое друзей: Саша Михайлов, Мика Сильчевский и Коля Кибальчич, который увлеченно пересказывал последнюю статью Писарева в "Отечественных записках".
Вдруг он прервал себя на полуслове и побежал вперед.
У колодца дюжий полицейский, квартальный, избивал человека. Избивал садистски, с удовольствием, крякая при каждом ударе. Человек пытался закрыться руками, в широко раскрытых глазах были ужас, боль… и смирение…
— Не смейте! Не смейте! — Коля Кибальчич подлетел к квартальному. — Не смейте бить!
Мика и Саша уже были рядом, но все произошло так быстро, что они не успели вмешаться.
— Чего? — повернулся квартальный к Кибальчичу. Вспотевшее лицо его было дико. — А ну, пошел отсюда! — И он замахнулся для следующего удара…
Но удара не получилось: Коля схватил квартального за шиворот, повернул к себе и закатил по красной физиономии такую увесистую оплеуху, что блюститель порядка отлетел в сторону.
А Кибальчич, весь дрожа, шел на квартального и кричал яростно:
— Нельзя бить людей! Н-не имеете п-права!..
Вокруг уже собралась толпа, послышались возгласы:
— Правильно!
— Самому досталось!
— Не нас одних бить!
На педсовете Безменов и Хандожинский снова, уже в категорической форме, настаивали на исключении "неисправимого смутьяна" из гимназии, но Павел Федорович сказал:
— Кибальчич вступился за достоинство человека Конечно, пускать в ход кулаки… Я думаю так, господа: ограничимся карцером.
Большинство педагогов поддержали директора…
Однако события в последнем классе имели последствия. Лучший ученик гимназии, единственный претендент на золотую медаль, несмотря на блестящие работы и ответы на всех выпускных экзаменах, получил лишь серебряную медаль. И это была первая, уже социальная несправедливость, с которой лично, впрямую столкнулся Николай Кибальчич в родном отечестве…
…Александр Михайлов привычно мерил каземат из угла в угол по диагонали — пять шагов в одну сторону, пять — в другую. Из окна падала яркая полоса света, увеличив и четко нарисовав на стене квадраты металлической решетки. Там, на воле, стоял солнечный мартовский день.
Тот августовский вечер на обрыве Десны… Лето 1871 года. На следующий день Кибальчич и Сильчевский уезжали в Петербург держать экзамены: Коля — в Институт инженеров путей сообщения (этот выбор был сделан еще в конце шестого класса), Мика — в университет, на факультет филологии.