Между тем арестант поднялся с табурета.
— С кем имею честь? — Голос был спокойным густым.
— Я ваш адвокат, господин Кибальчич. Герард Владимир Николаевич, к вашим услугам…
— В таком случае… — И от спокойствия Кибальчича не осталось и следа. Он сорвался с места, подошел к столу, схватил исписанные листы бумаги. — У м-меня к вам, Владимир Н-николаевич, просьба… Огромная. Они дают только два листа бумаги в день… А м-мне надо больше. Чтобы все изложить…
— Вы обращаетесь к властям с какой-то просьбой? — осторожно спросил Герард.
— Вовсе нет! — И Кибальчич мгновенно стал спокойным и сдержанным. — Я пишу "Проект воздухоплавательного прибора"…
— Как? — невольно вырвалось у Владимира Николаевича.
— Я пишу "Проект воздухоплавательного прибора", — повторил Николай Кибальчич. — А бумаги нет!
— Я договорюсь, бумага у вас будет. — Герард никак не мог победить изумление. — Однако, Николай Иванович, нам надо поговорить о деле.
— Пожалуйста! Устраивайтесь. — Кибальчич показал рукой на узкую кровать у второй стены под серым грубым одеялом. — Только, если можно, Владимир Николаевич, сегодня недолго. Я бы хотел закончить. — Он быстро взглянул на стол с исписанными листами и чернильницей. — А потом, сколько угодно. Я весь буду в вашем распоряжении. — Кибальчич усмехнулся. — В оставшееся мне время.
— Что ж, извольте. — Герард, подавив обиду, сел на кровать, которая под его большим телом недовольно заскрипела. — В таком случае, Николай Иванович, сегодня я задам лишь несколько вопросов… Уточним кое-что из вашей биографии, все, что касается учебы.
Я понял так: с самого начала вы стремились в гимназию. Верно?
— Да, это так.
Тогда почему после бурсы вы поступили в Черниговскую духовную семинарию и проучились там два года?
— Я уступил отцу. Ему было очень тяжело тогда. Умерла от туберкулеза мать. Произошел разрыв со старшим сыном Степаном: он бросил ту же духовную семинарию, уехал в Питер, учиться на врача. И вот… Впрочем, меня хватило только на два года.
— И тоже разрыв с отцом?
— Да, Владимир Николаевич. И примирение, надо сказать, неполное, вынужденное, что ли, произошло только через несколько лет, когда я был уже студентом.
— Простите, Николай Иванович, в вашей биографии не сказано… Ваш батюшка жив?
— Нет. Он умер в 1878 году, когда я находился в заключении в Киеве. Мой арест наверняка сократил жизнь отцу. Но, поверьте, другого было не дано. Я не мог стать священником…
— Понимаю. Вернее, стараюсь понять. Николай Иванович, уж коли вы заговорили о первом аресте. Тот тюк запрещенной литературы, который при обыске обнаружили под кроватью, был ваш?
— Нет. Вернее, наш. Его принесли ко мне буквально на сутки. На следующий день должны были забрать. Литература только что прибыла из-за границы. Я даже не знал, что там.
— Однако вернемся к вашей учебе. Меня, Николай Иванович, буквально мучает один вопрос. Скажите… Вы собирались стать инженером на железной дороге, блестящие успехи в Институте инженеров путей сообщения. Я интересовался. Тогда объясните, почему вы проучились там всего два года и в сентябре 1873-го перевелись в Медико-хирургическую академию?
— К этому времени я уже составил… Или, вернее, почти составил себе социалистические убеждения. Они явились следствием трех обстоятельств. Во-первых, русской действительности, жизни народа, которую я знал еще с детства. Во-вторых, чтение соответствующей литературы, как проникающей в Россию из-за границы, так и некоторых цензурных сочинений. В-третьих… Это студенческая среда, наша тогдашняя жизнь. Я был активным участником некоторых кружков, о которых вам наверняка известно. Споры, дебаты. Еще не родились эти слова: "Хождение в народ". Но идея витала над нашими головами: приобретать профессии, прежде всего необходимые для помощи и просвещения народа: учителя, врача, и идти в народ, жить среди него, служить. Вот по этим соображениям я и решил стать врачом. И наверняка принял бы участие в "хождении", если бы не арест в октябре семьдесят пятого года.
— Значит, из тюрьмы вы ушли уже с определенными социалистическими взглядами?
— Да, это так.
— Но ведь вы попытались восстановиться в медицинской академии?
— И что из этого вышло? Мне отказали.
— Еще один вопрос, Николай Иванович. Последний, последний! Что вынудило вас перейти на нелегальное положение?
— Помилуйте, Владимир Николаевич! Что же оставалось? Вспомните: в августе семьдесят восьмого года убивают шефа жандармов Мезенцева. Между прочим, туда ему и дорога. — "Туда ему и дорога", — подумал адвокат Герард и тут же удивился своей мысли. — В ответ правительство издало указ, вам он наверняка известен: всех, кто раньше находился под судом или следствием по политическим делам, высылать из столицы в административном порядке в сельскую местность окраинных губерний под надзор полиции. Кстати, именно тогда я еще раз попытался вернуться в академию, и мне вторично отказали в категорической форме. Что оставалось, Владимир Николаевич? Искать связей со своими единомышленниками, переходить на нелегальное положение. Что я и сделал.