Под "Проектом" поставлена дата: 1881 года 23 марта.
Итак, более ста лет назад в мире была высказана и гениально обоснована идея космического корабля с реактивным двигателем, который перекинет для человечества мост во Вселенную. Сегодня, в конце двадцатого столетия, мы можем сказать: "Ваша великая идея, Николай Иванович, была верна".
1881 года 23 марта…
Двадцать два года до публикации Константином Эдуардовичем Циолковским в журнале "Научное обозрение" работы "Исследование мировых пространств реактивными приборами", где научно разработана теория космических многоступенчатых ракет с реактивным двигателем.
Восемьдесят лет до первого полета человека в космос…
…На следующий день, двадцать четвертого марта 1881 года, Николай Кибальчич вручил свой проект Владимиру Николаевичу Герарду.
Двадцать пятого марта уже в доме предварительного заключения защитник Герард сказал ему:
— Ваш проект, Николай Иванович, через шефа жандармов передан… будет передан на рассмотрение технической комиссии, которая и даст свое заключение.
"Что же, остается ждать, — подумал, успокоившись Николаи Кибальчич. И еще подумал как о чем-то второстепенном: — Завтра суд".
Двадцать шестого марта 1881 года в десять часов тридцать минут утра в камере Николая Кибальчича 'появился стражник с узлом:
— Ваша одежда. Переодевайтесь. Сейчас за вами придут.
"Я увижу своих!" — Сердце учащенно забилось, отдаваясь каждым ударом в висках. Он едва успел переодеться, как в камере возник жандармский офицер с саблей наголо.
— Следовать впереди меня. Оборачиваться назад запрещено. Разговаривать запрещено.
В коридоре уже стояли: Рысаков, за ним офицер с обнаженной саблей; Тимофей Михайлов, за ним офицер с обнаженной саблей; Геся Гельфман, за ней офицер с обнаженной саблей…
Николай Кибальчич видел только их спины. Тускло поблескивали клинки сабель в руках офицеров.
Сзади послышались легкие шаги, и Кибальчич быстро обернулся. Его взгляд встретился со взглядом Софьи Перовской, и они улыбнулись друг другу.
— Не оглядываться!
"Как она бледна! Как она бледна… Ни кровинки в лице".
Тяжелые, неторопливые, странно-уверенные шаги сзади.
"Андрей!" — Но Кибальчич не оглянулся, однако услышал горячий, быстрый шепот Желябова:
— Я с тобой, Соня!
— Господа! Последний раз предупреждаю! Никаких разговоров!
Из тюрьмы по подземному ходу их вели в зал суда…
И зал, мрачноватый, с высокими потолками, с длинними во всю стены окнами, с помпезными колоннами, был уже переполнен. Процесс первомартовцев считался открытым, однако в зале находилась избранная публика, попавшая сюда по специальным билетам: министры, высокопоставленные чиновники, военные высоких рангов, светские дамы, не упустившие случая продемонстрировать туалеты последней парижской моды и драгоценности. Ложа печати была занята журналистами, представителями официальных газет и журналов и иностранных агентств, тщательно отобранных и утвержденных "наверху".
Владимир Николаевич Герард сидел в ложе защиты среди своих коллег и неотрывно смотрел на дверь, из которой их должны ввести в зал.
Все напряжение его ума и воли было сосредоточено на подзащитном, на Николае Кибальчиче. Герард знал это свое, может быть, особое свойство: во время суда все отодвигалось на второй план, было лишь фоном — зал и люди в зале, посторонние мысли, другие обвиняемые, если разбиралось коллективное дело. Мозг цепко выхватывал и мгновенно подвергал анализу лишь то, что касалось его подзащитного.
Владимир Николаевич вынул из кармана жилета часы-луковицу, щелкнул крышкой. Без одной минуты одиннадцать.
— Встать! Суд идет!
В зале задвигались, умолк тихий гул голосов. Все встали.
Из боковой двери справа появились сенаторы во главе с первоприсутствующим, сенатором Е. Я. Фуксом, величественным сухим стариком, которому пенсне на золотой цепочке и длинные седые баки придавали что-то патриархально-мирное. Фуксу, близкому приближенному Александра Третьего, было поручено вести процесс.
Заняли свою ложу сословные представители.
Появился наконец прокурор, Николай Владимирович Муравьев, стройный, подтянутый мужчина — ему шел тридцать второй год, — напряженный, сосредоточенный; высокий крутой лоб, нос с горбинкой, черная борода и густые брови, под которыми блестели зоркие, умные, хищные глаза, — все это невольно привлекало к нему внимание зала. Муравьев сел к маленькому столу возле своей кафедры.