У парадных дверей Леонида Борисовича поджидают дети. Не успел он появиться, как они повисли у него на руках. Эти сорванцы знают, что посол не прогонит их, всегда найдёт для малышей и весёлую шутку и конфету.
Смеются дети, смеются довольные родители.
Оркестр грянул «Интернационал», и на флагшток взвился государственный флаг СССР — красный флаг с серпом и молотом...
В ответ с улицы раздался злобный вой, свистки. На какое-то мгновение они заглушили оркестр. Белогвардейский Париж устроил кошачий концерт.
Гимн кончился. Слышнее стала беснующаяся улица. Красин невозмутимо повернулся к ней спиной, снял пенсне, защёлкнул футляр.
— Товарищи, в самом центре Европы мы сейчас подняли наш красный флаг!..
Улица взревела, хотя никто из хулиганов, наверное, и не слышал ни одного слова Красина. Леонид Борисович не обращал внимания на белогвардейских молодчиков. Спокойно, немного сурово закончил своё выступление. И снова грянул «Интернационал». Но на сей раз оркестр перекрыл выкрики и свистки бесновавшихся монархистов. «Запоздавшие» полицейские очищали улицу.
А Леонид Борисович уже в саду. И снова его полонили дети. Сегодня посол их «добыча», и они не скоро выпустят его из рук.
Каждый вечер, когда на улицы наползают серо-голубые сумерки, из парадной двери посольства на рю де Греннель выходит высокий, худощавый человек, с утомлённым лицом. Несколько секунд он стоит задумавшись, потом решительно ступает на тротуар. Иногда его путь лежит к авеню де ля Бурдоне, на Марсово поле, к Эйфелевой башне. Но чаще он направляется к бульвару де ля Тур-Мобур и к Дому инвалидов, чтобы потом проследовать на набережную Д’Орсе.
На этой набережной ему часто приходится бывать и днём — ведь здесь Министерство иностранных дел Франции, а рядом Палата депутатов. Там он ещё не был, но уже через неделю после его приезда в Париж палата дала о себе знать.
Депутат Поль Фор выплеснул с трибуны палаты ушат клеветы на советского посла. С каким восторгом правая и белоэмигрантская пресса подхватила сплетни. «Красин был в составе делегации русских промышленников, обратившихся в феврале 1917 года к князю Львову с требованием драконовских мер против бастующих рабочих».
«А жена Красина и его дочери за семь лет, прошедших со дня русской революции, так и не захотели посетить Россию».
Пусть себе! Конечно, Фор не стал бы обрушиваться на Красина, если бы он действительно был в составе пресловутой делегации.
Девочки скоро приедут в Париж, и он должен за эти оставшиеся несколько дней разведать самые захолустные кварталы города. На Елисейские Поля, в Лувр, в сад Тюильри они съездят на машине. А к Собору Парижской богоматери, цветочному рынку он поведёт их пешком, обязательно пешком.
Тускло горят фонари на набережной Сены. В декабре здесь почти не видно влюблённых. Студёно, неуютно. От винных подвалов на набережной Сан-Бернар несёт терпким и кислым запахом, даже слегка кружится голова.
Красин поворачивает обратно и чуть не сталкивается с третьим секретарём посольства.
— А вы почему здесь?
Секретарь хотел отговориться. Но разве можно соврать Красину?
— Сегодня моя очередь сопровождать вас, Леонид Борисович!
— Разве я поехал на официальный приём?
— Когда вы отправляетесь на приём, вас охраняют ажаны.
Красин не на шутку рассержен. Этого ещё не хватало! Не иначе, Волин, в сговоре с Любовью Васильевной, учредил охрану.
— Леонид Борисович, вы напрасно сердитесь. Только вчера у здания посольства задержали какого-то типа, пытавшегося проникнуть в дом. В кармане у него обнаружили револьвер... Вам нельзя одному разгуливать по Парижу — это может плохо кончиться.
— Вздор! Ничего подобного, они — вся эта белогвардейщина — подлецы, трусы, просто трусы...
— Вы ошибаетесь, среди них всегда найдутся фанатики!
Красин не стал спорить, хотя его так и подмывало спросить, а что бы сделал этот молодой человек, если бы в Красина стреляли? А?
Леонид Борисович улыбнулся — всё-таки хорошие товарищи, хорошие друзья работают в посольстве.
Бывший президент Франции Мильеран, вынужденный досрочно уйти в отставку в связи с победой на майских выборах «левого блока», не пропускал ни одной возможности, чтобы задеть Эррио. Эррио в предвыборной программе одним из пунктов поставил нормализацию отношений с Россией. Теперь в Париж, как триумфатор, въехал Красин.
Мильеран ринулся в бой.
«...Я спрашиваю: в силу какой преступной аберрации в момент, когда раненая, хотя и победоносная Франция так нуждается в отдыхе, спокойствии и мире, в силу какой преступной аберрации правительство установило в центре Парижа, под красным знаменем серпа и молота, главную квартиру революции...»