И он шёл с Германом, вместе со всеми «брусневцами». Это были уже не похороны, — настоящая политическая демонстрация. «Брусневцы» на это и рассчитывали. И Люба шла с ним.
А на следующий день его и Германа вновь исключили из института. Они были уже «рецидивистами» в глазах полиции. И в тот же день им предложили покинуть столицу. Да, тогда, можно сказать, повезло, если, конечно, считать высылку — везением. Но копни полиция поглубже — обнаружили бы за студентом Красиным рабочие кружки, социал-демократическую пропаганду. А это пахло уже не высылкой...
Не копнули...
Вечером в большой комнате доходного дома на Забалканском проспекте студенческие проводы.
Пришли попрощаться с «ссыльными». Пришёл и Бруснев, плюнув на конспирацию. Кто же ещё был?.. Классон, Кржижановский, Степан Радченко, Крупская. Бог мой, знала бы тогда полиция, кем в будущем станут эти люди!
Конечно, всем было грустно, и все старались бодриться. Смеялись, шутили, кажется, даже пили вино и произносили тосты. Бруснев успел передать пароли и явки в Москве и Нижнем.
А потом стало совсем грустно и уже никто не шутил. Его и Любу старались не замечать. Им нужно было сказать друг другу многое, но они молчали. Молчали и по дороге на вокзал.
Теперь уже не уснуть. Воспоминания, конечно, греют и скрашивают дни. И расстраивают. Сейчас ему уже не хочется с прокурорской педантичностью исследовать «состав преступления», то бишь, прошлую жизнь Леонида Красина.
Всё-таки, как скверно всё получилось.
И в Нижнем была тюрьма. Была и Таганка. Оказывается, он, если и недолго сидел в общей сложности, то во всяком случае переменил не одну тюрьму.
Тоскливо было в Нижнем. Наверное, поэтому и пришла в голову мысль, не теряя попусту времени, заодно с отбыванием срока ссылки отбыть и неизбежную воинскую повинность. Пришёл к воинскому начальнику и, не распространяясь о причине жительства в Нижнем Новгороде, заявил о желании отбыть годичный срок воинской службы в качестве вольноопределяющегося. А ещё через несколько дней натянул на свои плечи солдатскую шинель.
Зима 1891/92 года была лютой. В самый разгар холодов в Нижний пожаловал Михаил Бруснев.
...Морозный серый день, последний день пребывания Михаила Бруснева в Нижнем. Утопая в неубранном снегу, Леонид и Михаил пересекают площадь, на которой расположена Нижегородская губернская тюрьма. Идут гуськом, след в след. Идут посредине улицы, где протоптана тропинка. Бруснев в гражданской одежде впереди, Леонид в своей солдатской форме сзади. В руке у солдата какая-то книга, за обшлагом рукава шинели «бумаги».
Это шествие вдоль нижегородских улиц, через сугробы не осталось незамеченным. Какой-то знакомый, видевший обоих друзей днём, в тот же вечер спросил у Леонида:
— Кого это вы вели сегодня днём в тюрьму?..
Это была не очень весёлая шутка. И за тюрьмой дело не стало.
Пришла весна. А ранним утром 6 мая пришли жандармы. Они предъявили ордер на обыск и на арест Леонида. Ордер оформлен по всем правилам, его подписал нижегородский жандармский генерал Познанский. Обыскивали тщательно, перевернули всё вверх дном. Но улов не был богатым. Неотправленное письмо к родителям от 25 марта 1890 года. Три письма к нему, Красину, в которых автор сообщает о брожении умов в Санкт-Петербурге по поводу голода.
За жандармами с шумом захлопнулась дверь.
Его увезли в одну из башен нижегородского тюремного замка. Ни допросов. Ни обвинения. Он мог только гадать — за что и почему его арестовали, что конкретно вменяется ему в вину.
Минуло пять дней. Поздно вечером заскрежетали засовы, в камеру вошли два жандарма.
Наверное, у всех у них одинаковые, хриплые голоса!
— Леонид Красин, с вещами на выход!..
В канцелярии тюрьмы отдали солдатскую шкуру. И тотчас в арестантской карете повезли на железнодорожную станцию.
Стучали на стыках колёса. За железной решёткой загорался новый, серенький, как солдатская дерюжина, день. Мелькали узкие полоски крестьянских полей и леса, леса.
С Курского вокзала его доставили в губернское жандармское управление. Казённый дом с отвратительным запахом затхлости.
На столе у следователя, жандармского полковника Иванова, папка, на заглавном листе которой написано: «Дело о московском тайном кружке, обнаруженном в 1892 году, именуемом „Временный организационный исполнительный комитет“».