Наверное, там, у перепутья, были верстовые столбы. А он не оглянулся на них.
Если бы он разошёлся с Плехановым или с Мартовым, если бы среди его попутчиков не оказалось Богданова, даже Горького, это не смутило бы Красина. Никогда не страдая зазнайством, он верил в себя, в свои силы, свой ум. Он привык себе доверять.
Плеханов! С ним, вернее, с его книгой «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», он, юноша Красин, встретился в камере Воронежской тюрьмы. Тогда окончательно утвердилось его марксистское мировоззрение.
С Плехановым он, большевик, расстался уже давно, а теперь самая большая беда — он перестал понимать Владимира Ильича. Реакция справляет тризну. На Кавказе денно и нощно работают кинжалы, «инородцы» режут друг друга во славу русского царя. В Москве полковник Мин и адмирал Дубасов врачевали кровопусканием по рецепту министра внутренних дел Столыпина, по империи рыщут каратели, а черносотенные депутаты новой, III Думы елейно поют «боже царя храни», храни помазанника, бандита, убийцу, вешателя.
Ленин же требует, чтобы депутаты от социал-демократов оставались в Думе, чтобы легальные и нелегальные действия партии гармонично сочетались.
К чёрту Думу!
Красин устал, Красин готов поверить в то, что заблудился не он, что Ленин сбился с пути.
Эти терзания ему не в новость. Сейчас 1908 год. Собственно, первый год после поражения революции, хотя никто не считает года по поражениям. А всего четыре года назад ему тоже казалось, что ошибается Ленин. Тех, кто сегодня призывает социал-демократов уйти из Думы, Ленин величает «отзовистами», «ликвидаторами наизнанку». Ликвидаторами партии, конечно. А после раскола в 1903 году, когда Ленин ушёл из редакции газеты «Искра», Красин призывал большевиков примириться с меньшевиками. Значит, тогда он был «примиренец», теперь «отзовист». В 1904–1905 годах он понял, что был неправ. Ужели и ныне он тоже заблудился?
Как всё-таки мало было у него свободных дней для обобщения пройденного. Наверное, за последние пять лет только месяц тюрьмы в Выборге, да вот эти считанные часы на пароходе. А без такого обобщения очень нелегко найти единственно правильную линию поведения.
Сейчас придёт Ваня. Славный юноша. Как хочется ему выпытать, выспросить обо всём, чего он не знает, что пролетело мимо него. Но он застенчив, и для него член ЦК партии — что-то не совсем реальное. Но раз уж он согласился на то, чтобы его сопровождал Иван, значит, должен принять на себя моральную ответственность за его судьбу. И человеческую и партийную.
Леонид Борисович прерывает эти невесёлые размышления. Нужно подняться на палубу, немного побродить. Да и пообедать не мешает.
Когда Красин вышел из каюты, Ваня оказался рядом. Красин ничего ему не сказал, хотя и хотелось пожурить малого — ну зачем он несёт бессменную вахту, наблюдая за каютой? Ничего сейчас не угрожает Красину, разве что обыкновенные жулики.
Вообще глупости всё это.
— Иван Васильевич, не худо бы и подкрепиться.
Иван кисло улыбнулся. Красин только сейчас заметил, как осунулся, побледнел парень. Неужели и этого здоровяка укачало на такой пустяковой волне?
— Идите в мою каюту и лягте. Я сейчас раздобуду лимон.
У Ивана не было даже сил, чтобы протестовать.
Красин купил в буфете лимон, прихватил немного закуски и поспешил в каюту.
Его спутнику стало легче, как только он прилёг.
Леонид Борисович нарезал лимон, посыпал его сахарной пудрой и почти насильно заставил Ивана съесть два ломтика. Иван Васильевич совсем приободрился и даже не отказался от бутерброда с сыром. Он хотел встать, чтобы уступить койку Красину, но Леонид Борисович строго посмотрел на него.
— Эк, батенька, как тебя подвело. Хотя качка и бывалых моряков может свалить. Но ты и сам виноват. Нужно было поспать, а не торчать у моей каюты. Имей в виду, если на пароходе едет какой-нибудь филёр, он уже давно нас заметил. Видел, как мы прогуливаемся по палубе, затем твоё неотлучное бдение. Это, брат, не конспиративно.
— Леонид Борисович, меня ведь конспирации этой самой не обучали...
— А меня учил кто-нибудь? Нет, самому надо думать. Ты лежи, лежи, а я тебе расскажу о чемпионе конспирации, о нашей дорогой «Нине». О том, как в Баку несколько лет работала большая подпольная типография, которая не знала провалов. Полиция так и не смогла её обнаружить.
Мысли снова вернулись в Баку. Запал в голову и в сердце этот город. Чудесные люди, с которыми там познакомился, сроднился в тяжёлой и опасной работе.
Перед глазами неотступно стоит Ладо Кецховели. Рассказать о нём Ивану? Но где найдёшь слова, чтобы нарисовать облик этого действительно пламенного революционера? Авель Енукидзе шутливо предостерегал друзей: