Нимало не смущаясь, гость протянул руку.
— Леонид Красин.
Рука сильная, жёсткая. Такие бывают только у рабочих. Руке Алексей Максимович поверил сразу, но костюм, котелок, это энергичное и всё же барски-выхоленное лицо... Оно так не похоже на измученные, со следами раннего постарения лица знакомых партийцев.
Вспомнился Гарин-Михайловский. Да, да, это было в Самаре, и кажется, в 96-м году. Гарин в чём-то убеждал Горького и не мог убедить. Отчаявшись, воскликнул в сердцах:
— Вас надо познакомить с Леонидом Красиным, он бы с вас в один месяц все анархические шишки сточил, он бы вас отшлифовал...
Интересно, а сколько же было этому «шишкошлифовальщику» в 96-м? Не больше 25–26-ти. Сейчас ему 32–33 года. Не много!
Красин с хитроватой улыбкой наблюдал за Горьким. Ничего не скажешь — лицо как зеркало, сразу видно — не поверил, что перед ним Никитич. Ну да ладно, поверит.
— Алексей Максимович, для вас не составляет тайны намерение Владимира Ильича создать кадры профессиональных революционеров из рабочих, превратить их в мастеров и инженеров, наконец, художников нашего дела.
Горький уже не сомневался — перед ним Красин. Ну и энергичен, ну и напорист — сразу быка за рога.
Леонид Борисович сообщил Горькому о решении ЦК основать новую общерусскую политическую большевистскую газету, подобную старой ленинской «Искре».
— Но на всё это нужны деньги, деньги, деньги...
— Мы хотим попросить вас... — Красин на минуту умолк, внимательно посмотрел на Горького. Алексей Максимович хмурил брови. — Вы, кажется, в приятельских отношениях с Саввой Морозовым?
Красин поспешил оговориться:
— Конечно, наивно просить у капиталиста денег на борьбу против него же, но чем чёрт не шутит.
— Когда бог спит, — в тон Красину пробасил Алексей Максимович. Он встал и снова начал шагать по квадратам оконных теней.
— А что представляет собой этот Савва?
Горький ответил не сразу. Впрочем, подобный вопрос легче задать... Для Красина Морозов — «этот Савва». А для Горького Морозов друг, с которым они на «ты», а таких мало. Низко говорить о друге, предполагая, что от тебя ждут только сведений о его капиталах и щедрости.
Алексей Максимович недобро посмотрел на Красина. Леонид Борисович улыбался. Хорошей, мягкой улыбкой. Она разгладила морщины. И у писателя исчезло невольное предубеждение, вызванное формой вопроса о Морозове.
А всё же ответить трудно.
Савва человек исключительный, оригинал. Не много в России фабрикантов, которые могли бы сравниться с ним по широте образования, уму, прозорливости. И, наверное, вовсе не сыщется другого такого странного капиталиста. Нет, конечно, Морозов не социал-демократ, он скорее левый радикал. И приглядывается, надо видеть, с каким удовольствием, ко всякому, кто ведёт противоправительственную борьбу.
Горький познакомился с Саввой в 1901 году, а знал и восхищался им давно. В 1896 году в Нижнем заседал Всероссийский торгово-промышленный съезд. Здесь собрался не только цвет российского предпринимательства, купцы, фабриканты и банкиры, на съезде присутствовали учёные.
Горькому однажды случилось попасть на заседание секции, где обсуждалась таможенная политика. Выступал Дмитрий Иванович Менделеев. Он кого-то и за что-то громил, негодующе встряхивая своей львиной гривой. Но с ним не соглашались. Дмитрий Иванович сердился. Он был не слишком-то высокого мнения о собравшихся, и поэтому ему не хотелось спорить. Лучше сослаться на авторитет, для этих «блюдолизов» непререкаемый.
— С этими взглядами солидарен император.
Зал смущённо умолк. Менделеев и сам был не рад, что буркнул такое.
Горький огляделся. Кругом него сверкали лысины, белели седые головы.
Неловкая пауза затянулась. И вдруг встал коренастый, коротко остриженный человек с татарским разрезом глаз. Голос звонкий, слова чеканит.
— Выводы уважаемого учёного, подкреплённые именем царя, в таком содружестве не только потеряли свою убедительность, они попросту компрометируют науку.
Зал так и ахнул. Это была неслыханная дерзость.
Раздались негодующие возгласы. Но нашлись и такие, кто не побоялся хлопнуть в ладоши.
Горький спросил у соседа фамилию оратора.
— Савва Морозов...
Алексей Максимович зашёл и на следующее заседание. И снова Морозов как будто только и ждал его появления. На сей раз речь шла об отказе Витте в кредитах русским предпринимателям.
— Беру слово!
Морозов привстал, приглядываясь к залу. Потом выпрямился, поднял руку и отрубил:
— У нас много заботятся о хлебе, но мало о железе, а теперь государство надо строить на железных балках... Наше соломенное царство — не живуче... Когда чиновники говорят о положении фабрично-заводского дела, о положении рабочих, вы все знаете, что это — положение во гроб... Нужно возобновить ходатайство перед Витте и в выражениях более сильных, чем те, к которым привык министр...