Дом встретил его бравурной музыкой. В уютном зале, за роялем, сидел какой-то молодой пианист.
Елена Дмитриевна представила Леонида Борисовича своим родным. Пианист встал из-за инструмента, крепко тряхнул руку Красина и так тепло улыбнулся, что Леонид Борисович сразу почувствовал к нему расположение.
Скоро концерт окончился, все перешли в столовую пить чай.
Елена Дмитриевна знаком позвала Красина. Они миновали полутёмный коридор и очутились в небольшой комнате. У стола сидел пианист.
— Леонид Борисович, теперь познакомьтесь как следует, это и есть «Борис Иванович», а для нас Николай Евгеньевич Буренин.
Красин внимательно вглядывался в изысканно одетого человека, столь непохожего на ординарных представителей артистической богемы. Открытое, приветливое лицо. Неуловимые признаки сильного характера. И как великолепен за роялем! Выходец из богатой купеческой семьи, прирождённый музыкант, он, став партийным транспортёром, техником, не менял своих привычек и образа жизни. Для него само собой разумеющимся было платье от лучших портных, собственный экипаж, музыкальные журфиксы и увеселительные пикники в финские леса. Там, в Финляндии, его мать владела небольшим поместьем. За ширмой респектабельности Буренин скрывал свою опасную революционную работу.
В этот вечер Красин тоже блеснул талантом. Трудно было найти второго такого рассказчика.
Сколько за эти отшумевшие годы повстречал он на своём пути приметных людей. И они ожили вновь в этой уютной гостиной, чуть более яркие, чем были в жизни.
Но это уже зависело от рассказчика.
Когда гости разошлись, Елена Дмитриевна снова повела Буренина и Красина к себе. Теперь можно было поговорить о делах.
Буренин полностью поступал в распоряжение Красина. По всей вероятности, ему предстояло заняться оружием, его изготовлением, транспортировкой.
Как скоро?
Это должны были поведать события. Но, очевидно, в самое ближайшее время, как считал Красин.
Утро первого дня нового, 1905 года выдалось солнечное, морозное. В лучах солнца весело искрился свежевыпавший снег.
А в Петербурге было невесело. Столица застыла в мрачном ожидании какого-то несчастья. Днём солнце заволокли тучи, разыгралась метель. И сухой снег больно хлестал по лицу, сыпался за воротники шуб торопливых прохожих.
Ледяной ветер нагонял тоску. Он дул с востока и нёс унылые вести.
Пал Порт-Артур. Царские войска терпели поражение за поражением в этой несчастной войне с Японией.
1 января второй номер большевистской газеты «Вперёд» вышел с ленинской передовицей «Падение Порт-Артура».
Ильич писал о крахе царизма, об усилении недовольства во всех слоях русского общества.
«В революцию начинают верить самые неверующие. Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции».
В ожидании, настороженности прошло ещё два дня.
3 января в столице только и разговоров о грандиозной стачке на Путиловском заводе. В ней участвуют двенадцать с половиной тысяч рабочих.
Восьмичасовой рабочий день. Созыв Учредительного собрания. Неприкосновенность личности. Равенство всех перед законом.
«Начинается», — со страхом подумали во дворцах.
«Начинается», — радовались в революционном подполье.
Началось. 4 января забастовали две тысячи рабочих Франко-русского завода. 5-го объявили стачку Невский судостроительный завод, Невская бумагопрядильная мануфактура, Семянниковский завод, Екатерингофская бумагопрядильная, фабрика Штиглица, Александровский завод.
«Начинается!»
«Пора, пора уже сбросить нам с себя непосильный гнёт полицейского и чиновничьего произвола! Нам нужна политическая свобода, нам нужна свобода стачек, союзов, собраний, нам необходимы свободные рабочие газеты. Нам необходимо народное самоуправление (демократическая республика)».
Красин только что от Стасовой — Петербургский комитет выпускает листовку за листовкой. Сегодня, 6 января комитет обратится ко всем рабочим Шлиссельбургского района: «Присоединяйтесь к всеобщей стачке!»
Леониду Борисовичу пора в Москву, но он не может уехать в такое время.
Красин торопливо шагает по Дворцовой набережной. Его ждут на явке.
— Прошу, господа, вот сюда, вот сюда, дальше нельзя!..