Сегодня утром заседание ЦК окончилось рано. Красин съездил в Орехово, а вечером ему снова нужно быть на заседании.
И вероятно, придётся выступать. А он устал от тревожных мыслей, споров. С товарищами... да и с самим собой тоже. Сомневаться в собственной правоте — это хуже любой каторжной работы.
Пока поезд добирался до Москвы, удалось немного вздремнуть. Но сон не освежает.
Ветер лениво крутит снежную пыль. Она легко взлетает и так же быстро оседает на дорогу. Извозчик неторопливо перебирает вожжами. Высунет голову, прикрикнет на лошадь и снова прячет озябшее лицо в высоченный бараний воротник. Красина знобит. Нужно было надеть шубу, а не шотландскую куртку. Ногам жарко. Их укутывает медвежья полость.
С Каланчевки до Тишинского переулка трусить не дотрусить. А там, в доме Леонида Андреева, наверное, уже собрались члены ЦК, ждут...
Занятный человек этот Андреев. Высок, строен и так красив, что на него оглядываются даже мужчины.
И бесспорно, неврастеник. Легко впадает в истерику. Потом злится. Всегда чем-то увлечён. Сейчас, в начале 1905 года, революцией. А когда увлекается — весь мир для него исчезает. Хорошо бы только знать точно, как скоро проходят увлечения писателя.
Квартира у него огромная, неуютная. Какой-то нелепый фикус на треноге. Одни комнаты набиты картинами, книгами, безделушками, другие стоят тёмные, длинные, пустые. В доме всегда толпится народ. Почитатели и, главное, почитательницы писателя хором источают хвалу и страшно надоедают хозяевам.
Сани свернули в Тишинский переулок. Вон и дом Андреева, одноэтажный, приземистый.
Красин придержал извозчика, огляделся по привычке. Странно. Обычно в это время на заснеженном тротуаре редко встретишь прохожих. А сегодня около дома толкутся какие-то типы.
Когда сани поравнялись с крыльцом, Леонид Борисович уже не сомневался — дом сторожат «пауки». Глянул в освещённые, слегка замёрзшие окна. За окном пробегают суетливые тени: можно различить тонкие, женские. А вот выплыло что-то бесформенное, угловатое, с двойными плечами. «Погоны!» — догадался Красин. Сани миновали дом, потом ещё квартал. Кончился Тишинский переулок. Возница натянул вожжи.
— Поезжай! Поезжай!..
Ещё несколько кварталов по другой улице, и Леонид Борисович остановил сани. Расплатился, дождался, когда замрёт приглушённый перешлёп копыт и неторопливо двинулся обратно.
Снова знакомый подъезд. И те же люди. Нет, это не случайные прохожие и не жильцы из соседних домов. Намётанный глаз безошибочно подтвердил первую догадку. Полицейские шпики караулят всякого, кто направляется к Андрееву.
Не спеша Красин прошёл мимо. Он не зайдёт. И если даже он ошибся, то всё равно не зайдёт.
Если бы он ошибся!
Красин нанял новые сани.
Куда ехать?
Теперь уже нельзя показываться у знакомых. Собственно, с этой минуты он уже не Красин Леонид Борисович, инженер и заведующий электростанцией. Он нелегальный, гонимый. Он должен скрываться.
Будут ли его сегодня искать в Москве?
Будут, конечно. Как будут искать и в Орехово-Зуеве. Орехово — это мышеловка. А Москва велика. Он может затеряться, хотя бы на сегодняшнюю ночь.
А завтра нужно предупредить Савву.
Если Красин внезапно исчезнет с электростанции, это может только подтвердить догадку полиции. Именно догадку. Но скрыться на всякий случай необходимо. Пусть хозяин официально объявит на фабрике, что инженер Красин выехал, ну, скажем, в Швейцарию, заказать новую турбину для электростанции.
Да, так будет лучше. У полиции нет основания не поверить фабриканту. А если она ищет Красина, то будет дожидаться его возвращения, чтобы перехватить на границе.
А тем временем он объедет ряд городов, предупредит товарищей о провале ЦК. И главное, продолжит работу по скорейшему созыву III съезда партии.
Утренние газеты пестрели сообщениями об аресте 9 человек, членов ЦК РСДРП.
А вечером поезд увозил Красина из Москвы. Арестовали не всех, двое не были в момент ареста в доме Андреева — Красин и Любимов. Значит, ЦК продолжает работу.
Давно ли по улицам Питера с тихим пением псалмов, осенённые золотом хоругвий, шли к Зимнему люди прокопчённых предместий, заводских окраин.
Они верили в милосердие, они тянули руки к дворцу. И на устах их было христово имя.
Залпы оборвали песнопения. Пули изодрали хоругви.