«Столовая» — она же клуб, архив, читальня — оглушила Красина. Его тормошат, расспрашивают о России, обвиняют. На него с места в карьер наседают, налетают чуть ли не с кулаками. Ольга Борисовна догадалась — зовёт всех к буфету.
Красин воспользовался минутой трапезной тишины, чтобы улизнуть. Ему нужно прежде всего повидать Ильича. Рассказать о работе, проделанной в России, посоветоваться, как же всё-таки быть с меньшевистским Советом партии.
Помнится, что нужно добираться какими-то узенькими чистенькими улочками. Пошёл. Потом решил, что заплутал. Но нет. Вот знакомое предместье Женевы. А вот и сад. В его глубине, за фруктовыми деревьями, спрятался маленький домик.
Леонид Борисович постучал. Дверь открыла Надежда Константиновна. Радостно всплеснула руками:
— Да заходите же, заходите! Володя, Володя! Смотри, кто пожаловал!
Красин успел осмотреться. Небольшая гостиная, напротив дверь во вторую комнату. Некрашеный стол, несколько стульев и просиженная кушетка.
Владимир Ильич вышел из задней комнаты, прищурился и быстро-быстро пошёл навстречу с протянутой рукой.
Красин даже растерялся немного. Он не ожидал, что его примут так тепло, так по-домашнему. Надежда Константиновна засуетилась. Ну, конечно, гостя нужно попотчевать русским чаем из самовара. Владимир Ильич вертел Красина из стороны в сторону.
— Хорош, батенька, хорош! И не постарел, всё такой же архимодный.
За чаем засиделись допоздна. Нет, беседа с Ильичём складывалась нелегко. Ленин был резок, не стеснялся в формулировках, с горечью говорил о соглашательстве. Ругал примиренчество ЦК, досталось и Леониду Борисовичу.
Условились, что Красин задержится в Женеве вместе с Любимовым, постарается договориться с меньшевистским Советом. От меньшевиков требуется одно — не ставить палки в колёса съезду. Правда, Ленин был уверен, что договориться не удастся. Он подозревал, что меньшевики попробуют сорганизовать собственный «съезд».
— Но я не верю в их «съезд». По сообщениям с мест за меньшевиками только 9 комитетов, а за нами 20. На наш съезд они, конечно, не пойдут. Ну и пусть себе. Не страшно... Воздух будет чище.
Красин промолчал. Больше к этому щекотливому вопросу они не возвращались. Остаток вечера проговорили о России, революции, надеждах.
«Алексеевский вертеп» — так прозвали лондонскую квартиру эмигранта-большевика Николая Александровича Алексеева — напоминал «вавилонское столпотворение».
В Лондон, на съезд, прибывали делегаты. И у всех один адрес — Алексеева. У стен двух небольших комнат — матрацы. «Со времён II съезда сохранились», — гордился хозяин.
На матрацах делегаты, каждый со своим багажом. Галдёж, накурено так, что почти невозможно разглядеть лица собеседника. А что делать? Ведь не так-то легко разместить в Лондоне 38 человек, не знающих английского языка. К тому же разместить так, чтобы не привлечь взоров английской полиции.
От матраца к матрацу, от стула к стулу ходит Владимир Ильич. Он ни о чём не расспрашивает. Делегаты сами делятся впечатлениями о работе на местах, рассказывают о дорожных приключениях.
У Надежды Константиновны дел уйма. Она без устали исповедует каждого. Адреса, шифры на будущее, всевозможные явки, пароли — всё это тщательно записывается в особую тетрадь. Делегатам не положено делать записи, и Крупская по нескольку раз проверяет «уроки». Сердится, когда кто-нибудь не твёрдо усвоил их. Со стороны послушать — ничего не поймёшь. Сидит этакий здоровенный дядя с бородой и усищами, в руках бумажка. Он изредка заглядывает в неё, потом закрывает глаза и смешно, словно таракан, шевеля усами, бубнит вполголоса: «Пташка божия не знает...»
А в другом углу взрыв смеха.
Там разучивают пароль. Говорят, что его придумал Носков. Был такой член ЦК. У пароля «три степени доверия».
Первая:
— Товарищ Грач, — или там Мирон, или иная какая кличка.
— Он самый.
— Битва русских с кабардинцами.
— Или прекрасная магометанка, умирающая на гробу своего мужа.
«Вторая степень» начиналась словами:
— Где читали вы эту книгу?
— Там, где любят женихов.
И наконец, третья:
— Хорошо ли там жилось?
— Насчёт еды ничего, а спать было холодно. Абракадабра. — И снова хохот.
Среди делегатов III съезда ветераны, вроде Лядова, Гусева. Спустя два года после II съезда, они вспоминают про уютный немецкий кабачок, в котором подавали отменное пиво с неизменными сосисками. Там можно было непринуждённо поговорить, не запрещалось и петь. И часто, вечерами, удивлённые лондонцы останавливались у дверей пивной, слушая незнакомые, протяжные русские песни. Они даже аплодировали великолепному исполнению Гусева. У него действительно красивый гибкий голос и врождённая артистичность.