А потом гостиница «Фенниа». Горького и Андрееву посадили в кресла, подняли на вытянутых руках, с пением революционных песен понесли вокруг зала.
Финский художник Варен на следующий день спрятал их в своём имении под Выборгом. Тогда-то Буренин и должен был спешно выехать за границу, поручив заботу о писателе и его жене финским товарищам.
— Я, знаете ли, очень волновался!
— Милый Евгеньич, всё было чудесно! Помните, как мы ехали к Баренам и, чтобы замести следы, свернули в сказочную усадьбу Саариняна? Снежная дорога, залитая лунным светом, грандиозные сосны, сани с бубенцами, а потом огромная комната с бревенчатыми стенами, камины, широкие окна, люстра из деревянных планочек, выкрашенных красной краской, зеленеющие берёзы в хрустальных вазах.
Это была сказка. Только сказка всегда скоротечна. Из Гельсингфорса сообщили, что губернатор просит Горького уехать из Финляндии, так как опасается приказа об его аресте.
И вот зимний лес, белки, зайцы, звенящая тишина. Через каждые 50, 100 саженей из лесу выходит вооружённый финн, козыряет Алексею Максимовичу и провожает сани взглядом до следующего стража.
Леонид Борисович с интересом слушает рассказ Марии Фёдоровны. Нет, он не ошибся, поручив Горького и Андрееву попечению Буренина. Ведь это он, Буренин, срежиссировал финскую сказку.
Завтра из Шербура отойдёт «Кайзер Вильгельм Гроссе», унося друзей в Америку. Литвинов получит от Буренина адреса и уедет закупать оружие, а Красину предстоит вернуться домой, в Россию.
Апрель в вечернем Париже пахнет фиалками, вином, пьянит весной. И снова кафе выдвигают отряды столиков на середину тротуаров, и Елисейские поля расцветают яркими пятнами светлых нарядов.
А в России ещё холодно. Хотя Россия велика и весна наступает и с юга, и с запада. Она добралась с Кавказа к украинским сёлам, из Крыма несётся на Орловщину, и, наверное, на талых, слегка парящих курских черноземах уже слышен жаворонок.
Странное чувство вызывают эти деньги. И даже не верится, что на них можно что-то купить. Наверное, недоверие вызвано цифрой — 500 рублей. Пятьсот в одной бумажке. Игнатьев не из бедных, как-никак в помещиках числится, генеральский сын, но держать в руках такие купюры ему не приходилось.
Пятисотки лежат плотными пачками, сохранились банковские бандероли. Сколько тут? Во всяком случае, очень много.
Если бы в эту минуту кто-либо заглянул в комнату к Игнатьеву, то поразился бы. Чертёжный копировальный стол. Несколько флаконов с тушью, типографской краской, кисти, перья и пачки денег.
А за столом худенькая женщина, она что-то рассматривает в микроскоп. Пятисотку разглядывает. На минуту отрывается от окуляра. В руках сверкает измеритель. И снова срослась с микроскопом.
А на улице ночь, тьма, и в окнах ни огонька.
Игнатьева клонит ко сну. Ему, сильному, привыкшему ко всяким трудностям боевику, — тяжело скоротать длинную тёмную ночь. А эта маленькая, хрупкая, в чём душа держится, его помощница, вторую ночь не отходит от микроскопа, для неё как будто и сна не существует.
Напрасно он на Афанасию Леонидовну наговаривает. Ведь сам же заточил её в этой комнате.
Мысли путаются.
«Афанасия? А как это будет, если в женском роде и уменьшительно — Афоня? Афочка?» Что за чушь. Завтра он обязательно заглянет в святцы. А сегодня она просто Фаня Беленькая. Ну да, Фаня.
Игнатьев выходит на кухню, долго полощется под краном.
И снова комната, микроскоп, Фаня и луна.
Фаня Беленькая — это её кличка в «боевой технической группе», а так «в миру» Афанасия Леонидовна Шмит, художница Петербургского мясного патологического музея.
Музей — это детище Игнатьева. Когда основал, то заботился только о микроскопическом исследовании мяса.
А оказалось, что музей очень пригодился для революционной работы. И Фаня тоже. Это она изобрела какой-то состав, из которого делала великолепные муляжи окороков, ветчины, колбас и ещё чего-то там вкусного. Да и как делала. На выставке в Дрездене её муляжи получили почётный диплом, а в Петербурге их оценили золотой медалью. И по заслугам. Сколько важнейших партийных документов и сейчас хранится в этих муляжах. Недавно Фаня призналась, что в одном окороке спрятан револьвер. И, что самое пикантное, именно этот окорок Игнатьев сам взвешивал и, несмотря на протесты Фани, отослал на выставку в Дрезден. Ничего, окорок с револьвером благополучно вернулся в музей.