Когда метался по Европе, завернул и на Капри, в гости к Горькому. Пили чай на веранде и, конечно, спорили. Кто-то стал доказывать Красину, что не с его темпераментом, не с его фантазией заниматься наукой и инженерией. Он тогда устал от споров и не ответил собеседнику. Но тот был неправ.
Тысячу раз неправ тот, кто считает, что фантазия — монополия поэтов, а темперамент нужен только актёру или музыканту. Настоящий инженер, влюблённый в технику, руководитель многих и многих людей, своими руками создающих все чудеса современной цивилизации, не может быть сухарём, бесстрастным человеком.
Эти мысли расстраивали, иногда пугали, но чаще обнадёживали. Он ни с кем не делился ими, разве что с Любовью Васильевной. Но она не могла рассеять его сомнений и всячески старалась укрепить мужа в убеждении, что его место среди людей делового мира.
Германия переживала предвоенный бум.
Однако — политическому эмигранту было нелегко найти работу в столице, даже если он и инженер.
Помогло имя. Красина, строителя Баиловской электростанции в Баку, знали. Красина знали и как заведующего кабельной сетью одного из крупнейших городов Европы — Петербурга. И Баиловская электростанция, и «Общество 1886 года» были иностранными предприятиями. В Баку в строительстве участвовал и германский капитал. Поэтому в фирме «Сименс и Шукерт» Красина встретили приветливо.
Но фирма может предоставить русскому эмигранту лишь место младшего инженера на одном из своих предприятий в Берлине.
Должность незавидная, 300 марок в месяц. Семье Красина это сулит нищенское существование. Но выбора нет, и Леонид Борисович соглашается.
А деньги? Деньги он заработает переводами технической литературы. Кстати, это поможет восполнить кое-какие пробелы в знаниях, и он всегда будет в курсе всех новинок электротехники.
Всё реже и реже приходят письма из Парижа. Владимир Ильич уже не верит в то, что Красин приедет. Но он верит, что Леонид Борисович не потерян для партии, он нужен ей, и она необходима ему.
Красин болезненно переживает разрыв. Хотя и разрывом это не назовёшь. Просто нет писем. И он не пишет. Зато Горький напоминает о себе часто. Богданов тоже. Каприйская школа отзовистов дышит на ладан. Нужны люди, нужны имена. И снова и снова Красина зовут на Капри. Он отшучивается. Потом добросовестно описывает свою каторжную работу в Берлине.
День. Ночь. Работа, работа, работа. Из-за куска хлеба. И так недели, месяцы. Чертежи, расчёты. Мучения над непонятными текстами. Десятки тысяч страниц технических словарей, просмотренных усталыми глазами.
Такое напряжение даром не даётся. Заметно сдаёт сердце. Перебои сменяются пулемётными очередями. Потом не спеша в сердце впивается острая игла.
Сколько это длится — он не знает. Ещё несколько таких уколов, и кажется, настало последнее мгновение. И тогда помогают не лекарства. Помогает воля. Он знает, что резервы сердца велики. Его товарищам, чудесным людям грозовых дней революции, труднее, чем ему, младшему инженеру фирмы «Сименс и Шукерт».
Здесь, в Берлине, сидит в тюрьме один из самых смелых людей на земле — Камо. Его выдал провокатор. Красин подозревал Житомирского — ведавшего берлинской транспортной конторой «Искры».
У Камо были найдены взрыватели к бомбам. Немецкая полиция, германские жандармы, прокуратура пытаются состряпать громкий процесс против «русского анархиста».
И у них ничего не получается.
По всем законам, и не только немецким, — душевнобольные не подсудны. Они не отвечают за свои поступки и за свои слова.
Камо умалишённый! Это подтвердили крупнейшие берлинские психиатры. Два года они экспериментировали, проверяли с пристрастием — не симулирует ли заключённый сумасшествие.
Разве может нормальный человек оставаться совершенно безучастным, когда ему загоняют под ногти иголки, кожу жгут калёным железом, через тело пропускают токи высокого напряжения. А этот не реагирует. Вырывает у себя клок усов... «в подарок». Чёрт знает кому. Четыре месяца не садится, не ложится.
Сначала к нему никого не допускали. Потом, в тюремной больнице были разрешены свидания.
Красин шёл в больницу с тяжёлым чувством. За себя он не опасался, хотя тем, кто обвинял Камо в анархизме, не трудно было бы приклеить тот же ярлык и Красину и вообще любому русскому эмигранту-революционеру. В Германии социал-демократические убеждения формально не преследовались, но анархизм!..
Это был весьма удобный предлог для расправы с неугодными иностранцами. К ним в первую очередь относились русские социал-демократы. Ведь они главные виновники «беспорядков» в России.