В Московском охранном отделении так и поняли, что им ничем уже тут не поживиться. Заслуга не их, а посему особенно и стараться незачем. Переправить в Петербург имеющиеся на Красина документы, и дело с концом.
Департамент полиции спешил, в его распоряжении — месяц. Пришли бумаги из Москвы. Может быть, они дадут необходимые улики?..
Леонид Борисович тоже подбирал улики, свои собственные. Он должен, хотя бы в главных чертах, представить себе, что же известно о нём полиции, а что так и осталось в тени.
Он обязан неторопливо, не упуская ни одной мелочи, как прокурор, проследить всю свою жизнь.
Положим, конечно, не всю. Детство в счёт не идёт. Но уже «Техноложка»...
...Август 1887 года. Петербург. Со всех концов России стекаются сюда молодые люди, жадные до знаний.
Иные прибывают с кучей баулов и чемоданов, селятся в дорогих квартирах. Но у большинства — небольшие саквояжи, в которых упакован нехитрый скарб и самые радужные надежды. Для таких есть дешёвые «меблирашки» и «углы» в петербургских трущобах.
Экзамены — камень преткновения для многих. Но у Леонида высокие баллы 5,5 и только сочинение — 4,5.
Даже сейчас, в тюрьме, Леонид Борисович не может вспомнить о нём без улыбки. Тема-то какая попалась — «Нет хуже зла, как безначалье». Что он уж там написал, забылось, но экзаменаторы всё же 4,5 балла ему поставили.
И вот он, Леонид Красин, — студент столичного Технологического института.
Последние дни лета. В Петербурге они прохладные, немного печальные. Часто сеет противный, обложной дождь, и ветер гонит жёлтые листья. Приходится подумать об экипировке. Первым долгом фуражка технолога — тёмно-зелёная с синим бархатным околышем. Такая подойдёт ко всякому пальто, гордо свидетельствуя о том, что владелец сего головного убора — студент.
С форменной шинелью посложнее. Если шить — куча денег. Купить поношенную — тоже нужны деньги, а их почти нет.
Но безвыходных положений не бывает. Старое пальто помолодело от блеска новеньких, форменных пуговиц и бархатного воротника. Сойдёт.
В Технологическом студентам не обязательно носить мундир. А посему и на этом можно сэкономить.
Оставшиеся несколько дней до начала занятий — беготня по городу. Нужно побывать в Эрмитаже, Академии художеств, как будто они исчезнут или навсегда закроются. Но так хочется скорее отписать домой, рассказать о том, где побывал, что повидал. Конечно, впечатлений столько, что в письме всего не уложишь, и хорошо бы с кем-нибудь поговорить. А вот с кем? В «Техноложке» уйма тюменцев — реальное училище готовило своих учеников на совесть, почти никто из них не провалился. Но сейчас все они с утра до ночи в бегах.
И Леонид пишет длинные письма, домашним всё будет интересно. Ведь родные никогда не бывали в Петербурге.
Письмо домой — это не только отчёт о сделанном, увиденном. Это и размышления, когда кристаллизуется мысль, отсеивается лишнее, наносное.
Настольная лампа обладает магическим свойством. Она концентрирует мысли, не даёт им рассыпаться, исчезнуть за очерченный светом круг.
Леонид часто откидывается на стул в полутьму комнаты. Он описывает Петербург. Теперь он не знает лучшего города, а ведь поначалу не понравился...
Но разве можно этакую махину, как Питер, изобразить словами. Пушкиным нужно быть. Перед глазами суета. Люди куда-то бегут, на ходу разговаривают, на ходу думают, вся жизнь в беготне и вся мимоходом.
Когда подымался по мраморной лестнице Эрмитажа, дух захватывало от ожидания необыкновенных, удивительных встреч. Зал за залом — картины, картины, они лучатся световыми мечами Рембрандта, они брызгаются красками с полотен Рубенса.
Но почему-то запомнился не Эрмитаж, а Академия художеств, 5–6 полотен русских художников, писавших своё, российское, привычное.
Значит, к шедеврам нужно привыкнуть, нужно иметь запас увиденного, чтобы сравнивать. И тогда появится восхищение, но на это требуется время.
А уже начались лекции. Теперь все помыслы — учёбе. Учиться плохо он попросту не умел. Учиться хорошо был обязан ещё и потому, что семье трудно помогать ему.
Он получит казённую стипендию, обязательно получит.
Очень беспокоило здоровье отца.
Да! Тяжёлые выпали годы 1886-й и 87-й.
И сразу меркнут красоты Петербурга, сияние Эрмитажа.
Там, в далёкой Тюмени разыгралась трагедия.