- Хорошо назвали, по-богатырски.
- Он и есть богатырь, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. А ты там не женился случайно?
- Не-а.
- Смотри, останешься в старых девах. А то давай, мы тебя женим. Невесту найдем подходящую.
- Но-но, не заговаривайся. Сам в капкан попал, и меня хочешь для компании рядом посадить? С каких это пор ты свахой заделался? – я даже засмеялся, так это было на него не похоже. А он вдруг погрустнел и посерьезнел:
- Слушай, а ты с Серегой давно общался?
- Давно. А что?
- Значит, ты ничего не знаешь?
- А что? Что-то случилось?
- Случилось. – Он помолчал, а потом сказал, как выдохнул: - Наташка в психушке. Они это долго скрывали, а потом Серега раскололся.
Я боялся выдохнуть. Спросить, почему, я не мог. А вдруг Наташка все-таки оболгала меня, и как я тогда бы выглядел? А Игорек продолжал:
- Но это не телефонный разговор. Слушай, давай где-нить пересечемся? Посидим, покалякаем.
- Давай. Говори, где и когда. – Я почему-то был уверен, что он меня пригласит к себе, но он предложил ресторан.
Как говаривал Отец всех народов, «Обстоятельства уходят, а факты остаются». Обстоятельства ушли, а факты остались, и они меня не красили.
- Не поверишь, чувак, как я рад тебя видеть! – Игорек полез обниматься, хлопал меня по спине, а у меня от его слов словно камень с души скатился. Значит, он был не в курсе.
Первая была, естественно, за встречу, а вторую я предложил выпить за сына. Мы выпили. Игорек полез в карман и извлек оттуда небольшую пачку фотографий Никиты. Мне почему-то всегда казалось, что дети до года – бессмысленные розовые личинки, чьи функции заключаются в том, чтобы есть, пачкать пеленки и орать. С фотографии на меня смотрел улыбающийся мужичок с хитрющими глазами и внушительными кулачками. Игорьковое отцовство было очевидным, а сам папаша светился. И я понял, как для него это важно, и как он горд и счастлив.
- Я все время думаю о нем. Иду на работу и прикидываю, когда его на коньки ставить, а когда на лыжи. Моюсь в душе, а сам мечтаю, как мы будем ездить на рыбалку. Я даже список детских книг пишу, которые ему надо будет прочитать. Марина уже маракует насчет музыки, а я против. Не мужское это дело. Сначала спорт. Здоровье прежде всего. Ты же знаешь, мы с Маринкой не очень-то ладили с самого начала. Я дурил много...
Я слушал его, ожидая того момента, когда он начнет рассказывать, что же произошло с Наташей.
- И вот, представляешь, я, наконец, им дозваниваюсь, и Серега мне говорит, что Наташа в психушке. Он, конечно, догадывался о нашем романе, и винит во всем меня.
- Он что, так и сказал, что винит тебя?
- Нет, так прямо он не сказал. Понимаешь, как получилось... Я позвонил поздравить ее с днем рождения. Позвонил так, чтобы было поздно приглашать. Она даже толком говорить со мной не стала, сразу начала плакать... И мне, дураку, надо было приехать к ней, но я не мог бросить Маринку. А она, Наташа, была дома одна. Серега со Светкой уехали на свадьбу в Вильнюс. И вот она одна, у нее истерика, а я обозлился и наговорил ей лишнего. Но этого Серега не знает. Ну, что я наговорил лишнего. Он сказал, что, когда они приехали, она уже не могла остановиться. Сдуру вызвали неотложку, а у тех всех лекарств - глюкоза да анальгин. Серега с ними побазарил, эдак по-барски, как он это умеет, ну они и вызвали психиатрическую неотложку. Якобы угроза суицида. А те ее забрали. Серега вызвонил мать. Пока туда-сюда, несколько дней прошло. Мать прикатила, нажала на все кнопки, Наташку вытащили, а она молчит. – Игорек опрокинул рюмку. Зубы у него стучали. – Потом они ее по блату устроили куда-то, она там полежала, и у нее улучшение какое-то наметилось. Забрали домой. Дома вроде бы она ничего, оклемалась, усыпила бдительность, а потом взяла, да и ушла из дома. Три дня ее искали... Вернулась сама, а руки все исколотые. Где-то наркоту добыла. Мать была в шоке и отправила ее обратно, в клинику. А он мне все это рассказывает, как будто по морде бьет... А я даже не могу ему теперь позвонить, чтобы узнать, как она...
Узнать, как она, я тоже не мог.
Мы в нашем поселке почти не слышим дорогу. Изредка доносится звук далёкого поезда, но он, скорее, действует умиротворяюще, нежели раздражающе. Я объездил полмира и могу в любой день выехать практически в любую точку света, стоит только захотеть, но почему-то всегда страшно завидую этим пассажирам в ночном поезде, мчащимся именно сейчас в какой-нибудь Владивосток или Красноярск...
Я страстно завидую тем, кто живьём хромает по этой жизни. Кто-то готовит пиво к чемпионату мира по футболу, кто-то с удовольствием пересчитывает небольшую прибыль с дневной выручки, кто-то предвкушает визит к проститутке или ночь в казино... Какие там ещё бывают радости в жизни? Посидеть с друзьями? Расписать пульку? Но друзей у меня нет. Азарт я потерял и поэтому не смотрю ни футбол, ни хоккей, и больше ни во что сам не играю. Проститутками я тоже перебродил-переболел, в прямом и в переносном смысле. Одно время считал их хорошими девчонками, честно берущими деньги, и не корчащими из себя порядочных, которые исподволь умело и постоянно вымогают то одно, то другое, в том числе и законный брак. Но Евин корень силён настолько, что где-то под панцирем, под заскорузлой, задубелой шкурой даже самой прожжённой мамки всегда жива идиллическая картинка семейного очага и достатка, прямо-таки как клочок газона в сердце у англичанина. Так что корысть проститутки ничем не отличается от корысти благополучной добропорядочной дамы, и когда начинаешь это понимать, становится скучно. Наверное, поэтому я не завожу романов с благополучными дамами. С неблагополучными тоже. Ни с какими. Но дело не только в этом. У меня есть жена, и я ее никогда не предам.