- Я с тобой потом поговорю.
- Обязательно. Потом проведёшь со мной воспитательную беседу, а сейчас не порти праздника.
Я придвинул Нике крошечную болгарскую пепельницу, и получилось, что она у нас одна на двоих.
- Слушай, у тебя, правда, бабушка – цыганка?
- Правда. Но это – страшная тайна.
- Почему? – изумленно спросила она.
- А то за меня замуж никто не пойдёт. Ну что? Перестанешь со мной дружить?
Ника рассмеялась.
- Нет, не перестану. А она, правда, гадать может, или ты сочинил?
- Присочинил. На самом деле не знаю. Может быть, и умеет гадать. Я не спрашивал, - соврал я. Я прекрасно был в курсе, что бабушка гадает, и, более того, делает это не бескорыстно, но зато честно.
- Максим, а ты спроси её, вдруг бы она и мне погадала?
- Ладно, спрошу. Завтра же и спрошу. – Я содрал целлофан со своей пачки сигарет и стал крутиться в поисках ручки. Ручки не нашлось, и тогда я взял вилку и сказал:
- Говори телефон.
Она продиктовала мне телефон, и я нацарапал его вилкой на тыльной стороне.
- Как только узнаю, я тебе позвоню и скажу.
Потом Наташа организовала интим и музыку, мы танцевали, и я видел, как Серёга целовался со своей женой Светкой, а Наташка с Игорьком, у которого была жена и дочь. Почему-то это настроило меня на философский лад, и я упустил свой момент.
- Наташа, вруби что-нибудь эдакое, - попросил я.
Наташка врубила, и теперь уже я не растерялся. Я целовал её, вдыхая горьковатый запах духов, она не оттолкнула меня, но и не ответила на поцелуй. Она была покорной и вялой, но меня это почему-то завело.
- Ты – горькая, - прошептал я ей.
- Как это?
- Полынная...
- Это хорошо или плохо?
- Не знаю.
Вечерника кончилась, и мы всей гурьбой высыпали в тёплую ночь. Я проводил Нику до подъезда, мы ещё целовались, и потом, украдкой отерев губы, она ушла.
На следующий день я поехал к своей бабушке на разведку.
- Конечно, погадаю, - сказала мне бабушка. – Давай хоть сегодня вечерком...
- Ба, да никакой спешки...
- Как это никакой спешки? Ты хочешь, чтобы меня, старую, разорвало от любопытства?
Чтобы бабушку не разорвало от любопытства, следующим вечером я притащил Нику к ней, в её малогабаритную двушку-хрущёвку, доставшуюся ей от второго мужа, папиного отчима. Опасения мои не оправдались: не было никаких пирогов, чаёв и прочих застольных посиделок, так похожих на смотрины, на которых чувствуешь себя дурак дураком. Бабушка отправила меня в ссылку на кухню, а сама увела Нику в комнату и закрыла за собой дверь. Сидели они там долго. Я покурил, потом ещё раз покурил, потом ещё. Взял газету, но она оказалась полугодовалой давности, и я её отложил. Потом всё-таки опять взял и принялся читать. Пару раз подкрадывался к закрытой двери, чтобы подслушать, но улавливал только какие-то бу-бу-бу.
Когда они, наконец, вышли, Ника сразу же стала надевать босоножки, то есть было понятно, что мы уже уходим. Мне было страшно любопытно, но ни та, ни другая, ни словом не обмолвились о результатах. Как только мы вышли на улицу, Ника вдруг буквально затарахтела о том, как ей хотелось бы съездить хоть раз на море, хотя бы на недельку. Я стал ей расписывать Селигер и убеждать, что на недельку ехать на море не имеет смысла, а вот туда запросто можно организовать вылазку. Я воодушевлялся всё больше и больше, Ника, казалось, тоже. Она поддакивала, что-то спрашивала, восхищённо охала и ахала, и вдруг я понял, что она хитрит. Что никуда она, конечно же, не поедет, а о море заговорила только для того, чтобы я не начал её расспрашивать, что же там нагадала ей моя бабушка. Я обозлился. Мы вошли в метро, спустились по эскалатору.
- Ник, ты ведь никуда не поедешь. Не надо со мной хитрить.
Открылись двери поезда, я легонько подтолкнул её к двери:
- Счастливо.
Она безропотно вошла и повернулась ко мне лицом. Двери вагона закрылись. Я махнул ей рукой и перешёл на другую сторону.
Она уехала, и воздушный шарик, наполненный неясными надеждами, уменьшаясь в размерах, сморщился и стал жалким, некрасивым и стыдным. Распираемый злобой, я, не чуя земли под ногами, вернулся к бабушке. Она открыла мне дверь, как будто ждала, что я вернусь, и сразу же сказала мне:
- Даже не спрашивай, что я ей нагадала.
- Но почему?
- Потому что это все без толку.
- Только скажи: она на мужчину гадала?
- На себя она гадала. И нет у нее мужчины. Никакого нет. Тебя тоже. Все, больше ничего не скажу. – И, видимо, прочитав по моему лицу, что я испытал облегчение, добавила: - Ты же все равно будешь за ней бегать, пока лоб не расшибешь.