Именно сюда Анна отправилась за утешением после того, как ей пришлось пережить столь сокрушительный удар от своей подруги, вдовы миссис Лентман. Миссис Дрейтен Анна, естественно, ничего об этой своей беде не сказала. Она бы ни за что на свете не стала выставлять напоказ открытую рану, которую нанес ей идеал всей ее жизни. Ее любовь к миссис Лентман была слишком святым и болезненным чувством, чтобы о нем рассказывать. Однако здесь, в деловитой суете и повседневных маленьких хлопотах большого дома, она могла хоть как-то заглушить беспокойство и боль от этой раны.
Дрейтены жили за городом, в одном из тех уродливых деревянных домов, которые кучками стоят по окраинам больших городов.
Отец и сыновья были всегда заняты в пивоварне, а мать и дочери постоянно что-нибудь чистили, готовили и шили.
По воскресеньям все они были чисто вымыты и пахли хозяйственным мылом. Сыновья, в воскресных костюмах, слонялись без дела по дому или по деревне, а по особым случаям выезжали со своими девушками на пикники. Дочери в своих нелепых цветастых платьях большую часть дня проводили в церкви, а потом отправлялись гулять с подружками.
Дома все неизменно собирались к ужину, на котором Анну тоже всегда были рады видеть, и это был веселый воскресный ужин, который так любят немцы. Здесь Анна и мальчики обменивались солеными шутками и хохотали от души и до упаду, девочки готовили ужин и ждали всех к столу, мать всю себя отдавала семье и детям, а отец, конечно, тоже встревал иногда с каким-нибудь неуместным замечанием, которое оставляло после себя неприятный осадок, но они уже давно научились пропускать его слова мимо ушей, как будто вообще никто ничего не говорил.
В тот воскресный день Анна отправилась к ним в дом за теплом и уютом, оставив миссис Лентман с ее неподобающими выходками.
Дом Дрейтенов стоял раскрытый настежь. Внутри не оказалось никого, кроме самой миссис Дрейтен, которая сидела в кресле-качалке и наслаждалась летним воздухом, приятным и душистым.
От трамвая идти до них было не близко, и Анна аж вся взопрела.
Она прямиком отправилась на кухню, чтобы выпить чего-нибудь холодненького, а потом вышла на веранду и села рядом с миссис Дрейтен.
Злость у Анны вся вышла. И на смену ей пришла печаль. А теперь, после того как Анна послушала размеренную, добродушную, по-матерински ласковую речь миссис Дрейтен, печаль, в свою очередь, сменилась смирением и чувством покоя.
День стал клониться к вечеру, и, один за другим, в дом возвращались дети. И вскоре начался веселый воскресный ужин.
С этим Анниным знакомством с миссис Дрейтен, в общем, тоже не все было просто. У нее по этому поводу начались сложности с семьей сводного брата, толстого булочника.
Ее сводный брат, толстый булочник, был человек довольно странный. Он был человек большой и неуклюжий, и поперек себя шире, и ходить ему было трудновато, с таким огромным телом и с огромными, набухшими, вздутыми венами на толстых ногах. В последнее время он старался вообще никуда особо не ходить. Он просто сидел на табурете, опершись на большую толстую палку, и смотрел, как трудятся его работники.
По праздникам, а иногда и по воскресеньям, он садился в хлебный фургон и выезжал в город. Он объезжал всех постоянных покупателей и каждому дарил по большому караваю сладкого, ситного хлеба с изюмом. Возле каждого дома он, стеная и отдуваясь, вываливался кое-как из своего фургона, и его плоская, добродушная, черноволосая, с правильными чертами физиономия лоснилась маслянистой испариной и светилась изнутри от гордости за свой труд и от общей душевной щедрости. Опираясь на свою толстую палку, он умудрялся взобраться на каждое крылечко, а потом взгромоздиться на ближайший стул на кухне или в гостиной, как то было принято в данном конкретном доме, где какое-то время сидел и отдувался, а потом преподносил в подарок хозяйке или кухарке каравай немецкого ситного хлеба с изюмом, которую приносил ему из фургона мальчик-подручный.