— Так тут же написано «Святой Прокоп», а никакой не срам! — недоумеваю я, и бабушка подхватывает:
— Во, во, он и есть срам! Тьфу, прости меня, господи! С той поры, как приезжий богомаз по заказу попа нарисовал этого ворюгу, все люди плевались. Выходят после службы и плюются, а мужики матерились. Прокоп-то ворюга, конокрад на всю губрению, какой же он святой?
— Как он тогда угодил в святые?! — пуще прежнего не понимаю я Лукию Григорьевну.
— За всяко просто, — объясняет она. — Смолоду Прокоп конокрадством занимался. Здешних не трогал, точно как волк, иначе бы мужики его пришибли. Угонял коней на стороне, за сотни верст отселева. Четверо сыновьев на ноги поднял и всех втравил в свое воровское дело. Ох, сколько же семей разорил Прокоп! Он ить не разбирался: у кого много лошадей, а у кого последняя в хозяйстве, подряд угонял табунами. Без лошади-то ране погибель крестьянину, не то что в колхозе. Разбогател Прокоп, сыновей подальше с людских глаз спровадил жить. Опять же с пользой для себя: чуть что, так не у чужих на время припрятать ворованных лошадей.
Когда занемог, то напоследок где-то церковь с сыновьями разграбил. А сам виду не подавал, жил скромненько. Как забросил конокрадство по хворости, до того богомольным стал — все дивовались. Раньше в церкви не видывали, тут же почти на житье основался. Ни одной службы не пропустит, батюшку обхаживать начал. Перед кончиной, сказывали, признался в грехах, а церкви завещал много золота. За дар тот награбленный и возвел его поп в святые, патрет, вишь, нарисовали в божьем храме. Наши-то юровчане и так не больно верили в бога, а после того и вовсе редко ходили в церковь. Кому охота зрить вора среди святых? Может, и остальные архангелы не бассе Прокопа были при живности. Тьфу!
Бабушка снова сплюнула и повела меня от навозной духоты, от лукавого взгляда «святого конокрада» Прокопа. «Видел ли его богомаз — не знаю, однако похожим дьявол получился, иставленный Прокоп!» — сердито бормотала она на ходу.
Когда вышли за Макарьевку и пересекли степь, спустились к мокрому ложку у речки и сделали привал, я не вытерпел и спросил:
— Бабушка, а почему церковь построили в Макарьевке? Юровка-то больше тогда была, да и сейчас наше село важнее. У нас семилетка, сельпо и четыре колхоза на сельсовет, а у макарьевцев один колхоз.
Лукия Григорьевна глядела на родное село вдоль Крутишки, на тополя и ветлы по всей Юровке и долго молчала. Потом кратко обронила:
— Мужики не дали. Собрали сход, чтобы решить, где строить, а юровчане в один голос: «Не надо нам церковь, у нас земли свободной для попа нету, самим наделы дают за десять верст!» Против миру не пошло начальство, церковь построили в Макарьевке, там и волость сделали. И земство школу построило не у нас, а в Макарьевке. В отместку юровчанам. Наших мало там училось. Редко кто из ребят выдюживал: поп на уроках юровских парнишек здорово лупил и обзывал нехристями. Ни за что сгребет за волосы и начнет стучать лбом об стол, стукает да приговаривает: «У, юровские нехристи!»
— Ишшо какую срамоту довелося мне видеть, Васько! — неожиданно рассмеялась бабушка. — Как-то летом заявился архимандрит, ну большое церковное начальство. Так богатые макарьевские мужики решили прокатить его от Юровки до церкви на кошеве. Толсто насыпали соли, а по бокам цветков с полей возами навозили. На наших полях немало покосов испортили, напакостили…
Жара стояла, как вот нынче же. Толсторожий архимандрит по́том обливается, не столько на народ смотрит, а все харю свою утирает. Макарьевцы с попом рады стараться — прокатили гостя в кошевке, как зимой по снегу. У мужика того, что правил жеребцом, чуть глаза не выело солью. Из-под копыт так и летела ему в лицо!
— А куда соль девали? Растаяла?
— Как бы не так! Люди замели ее и домой утащили. Соль-то в лавке дорого стоила. Промыли в воде, и на пищу пошла. Святая соль-то! — словно кого-то передразнивая, опять засмеялась бабушка.
— Мама почему-то молится богу и верит, а ты, бабушка, старше ее и не веришь? — огорчился я за мать.
— В твоем возрасте, Васько, я тоже верила. Молитвенник наизусть знала, хоть и неграмотная. Ну и взяли старушки меня на богомолье в Верхотурье. Пошли мы туда пешком. Помолиться на святые мощи Семена Праведного Верхотурского Чудотворца.
Долго, ох как долго мы шли! Рано утром притопали в Верхотурье, а часовня на замке. Сели старухи ждать, когда ее откроют. У меня что-то с брюхом неладно стало, побежала я за часовню в кусты. Залезла и сижу, а рядом могилы. Одну из них трое пьяных мужиков разрыли, спустились в нее двое и выбрасывают третьему человеческие кости. «Смотри там, Егор, — кричат ему, — чтоб хватило костей Семену Чудотворцу! А то прошлый раз огневили батюшку: на праву руку костей не наклали».