Алексей поверил-таки, будто Сима отказалась взять вино. Ищи дураков! Она еще припросила побольше: дескать, не станет же Олеха один пить, без друга своего и напарника. И кавказцы доверчиво с готовностью отвалили ей чуть ли не все вино, высланное им с родины. Доброе вино, не чета бутылочной «гамыре».
— И верно, рано! — подтвердила Сима, нехотя вылезая из загона с грязным подойником. — Я не собиралась ужин готовить, вот токо коровешку подоила.
Алексею стало неловко, но коли пригнал — не ехать же дважды.
— Да дело-то такое, — смутился Молоков. — Выжили меня из вагончика.
— Кто? — привстал Пайвин и выронил огурец. — Кто?
— Мо́лодежь, — делая ударение на первом слоге, ответил Алексей. — Вишь, выходные дни. Она, мо́лодежь-то, и наехала. Подгоняю я телят, а на елани тесно мотоциклов. Сунулся в вагончик, а там парень с девкой. «Што, — спрашиваю, — делаете здеся?» «Балуемся, дед!» Это я-то дед! Из-за бороды дед я им.
— Ну чего им скажешь? Мо́лодежь-то нынче хлебная, свяжись — исхлещут, а то и финкой приткнут. Иду дальше. Гляжу, а под кустом опять это… Алексей хотел сказать напрямик, однако вовремя вспомнил про Симку и поправился: — Опять балуются. Интересуюсь: откуда, чьи, городские? «Городские», — говорят. «А как места здешние знаете?» «А чего их не знать? В Замараево родились и выросли. Живем и работаем в Шадринске. На пикник приехали с девахами».
Застал я гурт — и сюда. Они на пикник, а я пикни попробуй.
— Ишь, падлы! — скрипнул зубами Пайвин. — Едем, я их мигом вышарю!
— Што ты, што ты, Александр! — замахал руками Молоков. — На кой шут связываться с ними, устроят еще чего-нибудь. Да и много их, изобьют обоих.
— Правильно! — согласилась Сима. — Ты, Олеша, поешь огурцов, а мы с Сашей приберемся в избушке.
Пайвины ушли, а Молоков взялся за огурцы. Резал их напополам, подсаливал надрезы внутри и долго тер половинки друг о дружку. Потом не спеша ел их и невесело думал.
Зачем нынешним ребятам переживать нужду, выпавшую на долю парней военной поры? Пусть они не знают голода и ремья, унижений и разлуки не по своей воле с родными; пусть учатся и свободно выбирают работу, Однако обидно Алексею за себя и за поколение свое. Нас вон с берданкой из деревни гнали, а нынче пушкой иную молодежь не вернешь в родительский дом.
А теперь ли не жить в селе? Электричество, радио, телевизоры, технику любую выбирай, заработки хорошие. А нет, мало кто остается. Вот и горбатятся родители, рвутся на части. И в колхозе надо успеть, и за хозяйством своим доглядеть. Опять же детям в город нужно припасти овощей, картошки, мяса и яиц, соленья и варенья всякого. Одному помочь квартиру обставить мебелью заграничной, другому — легковушку купить, чтобы не на автобусе везти снедь и гостинцы, а на собственной машине.
Бог с ними, везите они припасы из деревни! Обидно, что дурит с жиру молодежь. Волосье отпускают парни — косы плети, поди, никогда голову не промывают. А есть еще и красятся… Над одеждой изгаляются — хуже не придумаешь. И пьют, пьют сызмальства парни, а с ними и девки. Вон выкатывают траву на елани, склянок винных и банок консервных груда валяется. С чего бы им пить и развратничать, анекдоты про самых дорогих людей травить?
«А ты-то, ты-то сам?!» — ожесточается Алексей на себя, доедает огурец и чуть ли не бегом торопится к Старице, на высокий мысок под черемуховый куст. Место там успокоительное, веселое. Внизу течет и течет вода, светлыми блестками плавится рыба, а на острове по всей ночи просятся спать перепелки, но беспокойно-хрипящие коростели будят и будят их из осочистых ляжин.
Когда-то в Еловке полно было и перепелок, и коростелей. Идешь ночью по улице, а из огородов перепелки зовут: «Выдь полоть, выдь полоть». Где низинки есть, коростели до надсады хрипят — «дери, дери, рви, рви…» Вряд ли есть они нынче, повывелись, как и на полях. Ядохимикаты не сахар, осина только и дюжит, не обгорает среди лета.
Правым берегом Исети тоже беспокойно субботними и воскресными ночами: трещат мотоциклы, раздается пьяная ругань и дикие вопли. Тут не город, можно в любом виде гонять ночь напролет.
Чего-то долго не зовут Алексея Пайвины. Кажись, они песню затянули? Уж не пьют ли? Вот кто-то из них на улицу выскочил. Ага, сам Шуро. Он и завопил пьяно: