– Ой, да твоего Михалыча вокруг пальца обвести – раз плюнуть! – небрежно махнула ладонью мама. – Такой же малохольный, как ты! Да что он понимает в строительстве, он же завхоз! Поди, директор долго на эту должность дурака искал, чтобы воровать сподручнее было!
– Ирин… Ну а Михалыча-то за что ты не жалуешь? Что он тебе плохого сделал?
– Да ничего не сделал! Просто оба вы… Один другого стоите… Как засядете на берегу с удочками, да как языками зацепитесь… Не мужики, а философы доморощенные, ни дать ни взять! Часами без дела можете сидеть да ерунду всякую молоть…
– Мы не философы, Ирин. Мы созерцатели. Природа у нас такая. Что не мешает нам и другими земными делами хорошо заниматься.
– Ну-ну… Смотри, созерцатель, как бы мимо носа дочкино счастье не пролетело! А то послушаешь – все-то у тебя хорошо, все правильно… Из любого дерьма конфетку готов вылепить, ага! Принесет дочь в подоле – тоже за счастье почтешь, да?
– Ну хватит, Ирина… Хватит… Сколько можно уже…
Мама снова махнула рукой, вздохнула, замолчала. В повисшей тишине было слышно, как ветка яблони робко стучит в стекло, как соседка Полина Петровна громко зовет по имени внука Кирюшку, опять запропастившегося куда-то. Вот скрипнула калитка, и вскоре послышался острожный стук в дверь. Мама проговорила громко, чуть обернувшись:
– Входите, открыто! Кто там?
– Это я, Ирина Ивановна, это я… – донесся из прихожей робкий женский голос. – Вы уж простите, что я к вам домой заявилась… Прибежала за лекарством, смотрю, аптека-то еще закрыта…
– Ну вы же знаете, Мария Никифоровна, что я с девяти часов открываюсь! А на часах еще без пятнадцати! – поднялась с места мама, с досадой отодвигая стул.
– Да я знаю, Ирина Ивановна, знаю… Но внук всю ночь температурил, вот я и не утерпела, прибежала…
Мария Никифоровна уже стояла в проеме кухни, робко оправляя на голове повязанный узелком назад платок. Улыбнулась сладко отцу и Насте, даже поклонилась слегка, проговорила почти заискивающе:
– Доброго вам утречка, Егор Андреич, Настена… Вы уж простите меня, что нарушила ваш покой… Шибко уж надо, внук сильно болеет… Простите…
– Пойдем, Мария Никифоровна, – решительно двинулась к выходу мама. – Какая у внука температура ночью была?
– Так я не меряла… Только шибко он был горячий… Я с вечера лекарство дала, и он уснул так хорошо… А ночью опять жаром подкосило, а лекарства-то больше и нету! Едва утра дождалась, да и к вам бежать…
Мария Никифоровна все кланялась, все тараторила подобострастно, пока мама в прихожей причесывалась и торопливо проводила по губам помадой. Потом они с отцом видели в окно, как она семенила сбоку от мамы и всплескивала руками, пока они шли по дорожке к калитке.
А мама шла к своей аптеке решительной поступью. Благо что аптека была через дорогу. Мамино царство-государство, плацдарм бытия. Потому и участок под строительство дома здесь был в свое время куплен, чтобы тылы были рядом с плацдармом.
– Ну что, дочь… Влюбилась, значит… – задумчиво проговорил отец, помолчав. – Ты уж прости нас с мамой, что мы так бесцеремонно эту тему обсуждаем…
– Да ничего, пап. Я же все понимаю. Вы с мамой за меня волнуетесь.
– Да, именно так, волнуемся. Ты ж у нас одна, за кого нам еще волноваться? И вот что я хочу тебе сказать, Настена… Ты уж меня прости…
– Да ладно, пап! Чего ты все время извиняешься? Все равно у меня сейчас настроение такое… Такое… Меня вообще ничем обидеть нельзя!
– Да я понимаю, Жаворонок. Я все понимаю. А только, знаешь… Мама ведь в чем-то права. Надо быть осторожной. Надо иногда со своей высоты вниз оглядываться, чтобы землю из виду не потерять. Ты ведь такая, я знаю… Ты жаворонок, ты чувствами вверх летишь. На землю не смотришь. И сейчас тоже… Я вижу… Ты здесь и не здесь… Будь осторожна, доченька. Смотри крылышки не обожги. Это я к тому, чтобы ты… Ну, чтобы… Уф, как это сказать, не знаю…
Настя смотрела на отца, улыбалась. И в то же время жалко было его до ужаса – понятно ведь, что он пытается ей сказать. Пытается, но не может. Потому что понимает – что бы не сказал, будет звучать немного пошло. Да и не надо ничего говорить, зачем?! Ведь все равно уже смысла не имеет… Потому что все у них с Никитой уже было. То самое и было, чего так боятся мама и папа и от чего пытаются ее предостеречь…
– Да не надо ничего говорить, пап. И вообще ты на работу из-за этих разговоров опоздал… Уже пять минут десятого, между прочим!
– Да? Ну, тогда ладно… Тогда я побежал… А ты давай домовничай. Цветы мамины не забудь полить… И это… Помидоры созревшие в теплице собери, ладно? И смородина вон опадает, жалко…