В этих заботах время летело необыкновенно быстро. Не успели мы закончить первоочередные работы, как подошла годовщина Октябрьской революции. Была создана комиссия по проведению празднования. Молодежь подготовила выступления самодеятельного джаз-оркестра, вокальные и танцевальные номера. Художники, которых среди студентов нашлось немало, занялись оформлением трибуны.
* * *
Наступило утро 7 ноября. Погода была отнюдь не праздничная. С утра свирепствовала пурга. Ветры южной половины горизонта дули с силой 8 баллов. Дрейфующий караван с большой скоростью приближался к 77-й параллели. Было холодно, темно и сыро.
И все же на кораблях чувствовалось приподнятое, праздничное настроение. Горели электрические огни. Над палубами развевались гирлянды флагов. К мостикам были прикреплены алые полотнища с лозунгами. Посредине поля возвышалась высеченная изо льда трибуна - гордость наших художников и конструкторов.
К полудню ветер немного утих. Синие сумерки, заменявшие нам в то время день, позволяли различать очертания занесенных снегом и обледеневших кораблей. Там, у трапов, было заметно какое-то движение. И вдруг из разных концов донеслись бодрящие звуки песен, заколыхались знамена, люди построились в ряды и двинулись с трех концов поля к трибуне. Первая демонстрация в дрейфующих льдах моря Лаптевых началась...
В этот час я стоял на вахте и был лишен возможности участвовать в общем торжестве. Но с мостика, словно с большой трибуны, была хорошо видна демонстрация. Она далеко растянулась во льдах, и я в первый раз увидел наглядно, как много людей участвует в нашем ледовом дрейфе.
Со льда доносились приветственные возгласы. Кто-то говорил речь. Слышались аплодисменты. Потом гремело раскатистое «ура». Красноватые отблески факелов озаряли портрет великого человека нашего времени, к которому мы в эти суровые дни обращали все свои мысли и надежды.
Митинг продолжался. Я сошел с мостика и отправился к гидрологической майне, где был установлен лот, которым измеряли глубину моря и скорость дрейфа. Тонкий трос с каждой минутой уходил все дальше и дальше под лед. Я сверился с секундомером и невольно покачал головой: никогда еще мы не двигались на север с такой быстротой.
Снова вспомнилась история «Фрама». Нас несло его дорогой - сейчас это можно было сказать почти определенно.
Теперь, когда дрейф уже начался, отступать было поздно. Как бы трудно ни пришлось, нельзя было теряться, хныкать и опускать руки. Ведь именно в такие трудные минуты и проверяются люди. Так неужели же мы не сумеем доказать, чего стоит советский человек, когда он по-настоящему берется за преодоление трудностей?..
И, словно отвечая на мои мысли, издалека донеслась, бодрая и веселая песня:
Штурмовать далеко в море
Посылает нас страна...
Колонны демонстрантов расходились к кораблям. Огни факелов чертили в сгустившемся мраке причудливые узоры.
Школа труда и настойчивости
На третий день праздников кочегары погасили котлы. Умолкло размеренное жужжание динамо. Тонкие вольфрамовые нити электроламп остыли и перестали светиться. Трубы парового отопления быстро охладились и покрылись инеем. С этого дня надо было жить по-новому.
В коридорах зажглись тусклые красноватые огоньки десятилинейных керосиновых лампочек. Застучали топоры, - дежурные по камелькам кололи дрова. Они разжигали щепу в железных бочках и засыпали ее каменным углем. Уголь дымил и не хотел разгораться. Было темно, душно и грязно.
С непривычки оступались, стукались лбом о двери. Раздражали неприятное ощущение вечной сырости и невозможность согреться хоть на час.
Лучшее спасение от хандры, и уныния в Арктике - труд. И с первого же дня зимовки мы обратились к этому спасительному средству. Я уже упоминал о том, что машинным командам скучать было некогда: в эти дни в нижних этажах кораблей кипела самая напряженная работа. Но и все остальные не сидели сложа руки.
Состав зимовщиков был необыкновенно разнообразен. Кроме моряков, здесь находились работники Арктического института и Гидрографического управления Главсевморпути. Было много студентов Гидрографического института. В то же время нежданно-негаданно в дрейф попали и такие люди, как плотники, строившие на Генриетте дом для полярной станции, зимовщики с полярных станций и даже капитан дальнего плавания, который сдал свое судно в Тикси и рассчитывал с попутным кораблем поскорее вернуться на родину.
Прежде всего, было решено: во что бы то ни стало сохранить железный режим мореплавания и экспедиций. Что из того, что корабли лишены свободы? Они движутся вместе со льдами! Больше того, они выходят на океанские глубины - туда, где дрейфовал только «Фрам». Значит, необходимо сохранить и даже расширить объем наблюдений и исследований. Был установлен строгий порядок корабельных вахт. Через каждые два часа вахтенные измеряли глубину моря, а также скорость и направление дрейфа. Кроме того, велись тщательные наблюдения за льдом, и контролировалось неуклонное выполнение правил внутреннего распорядка.
В коридоре твиндека за тесным столом ютились со своими книгами, тетрадями и приборами участники экспедиций. Они разбирались в своих записях, сделанных лётом, исследовали микроорганизмы, добытые в море, пробы грунта, взятые со дна. Здесь, в дрейфе, была начата подготовка большого научного труда об итогах третьей высокоширотной экспедиции.
Больше того, сама по себе высокоширотная экспедиция именно сейчас вступила в самый интересный этап. И наиболее активные научные сотрудники не только не жаловались на свою судьбу, но даже радовались продвижению каравана в более высокие широты: здесь их ждал необъятный простор для творческой деятельности.
Производились тщательные астрономические наблюдения, точно вычислялась трасса дрейфа. Определялись элементы земного магнетизма. Велись наблюдения над изменениями силы тяжести с помощью сложного прибора Венинга Мейнеса.
Положение судов во льду при остановке на зимовку. По зарисовке В. К. Гордеева.
На борту «Малыгина» была организована метеорологическая станция. Здесь через каждый час измеряли температуру, атмосферное давление, направление и силу ветра, осадки, видимость. Здесь же эти данные проходили предварительную научную обработку, делались обобщения, выводы.
Словно в обычном экспедиционном рейсе, через каждые 30 миль пройденного пути производились гидрологические станции. Гидрологи брали с разных горизонтов пробы воды. Гидробиологи собирали и изучали представителей подводной фауны. Геологи извлекали со дна моря пробы грунта и исследовали их. Одним словом, караван превратился в научный городок, в лабораториях которого велись важнейшие исследования, сулившие науке ряд интересных, открытий.
Интерес этот вскоре еще более повысился в связи с тем, что в море Лаптевых появился второй дрейфующий караван. Дело в том, что ледоколу «Ленин» и четырем судам, которые он вел, так и не удалось стать на надежную зимовку в Хатангском заливе. 14 ноября 1937 года сильным юго-западным ветром льды, в которых остановились эти корабли, оторвало от берега и понесло в открытое море. С этого момента уже два каравана дрейфовали одновременно в море Лаптевых: первый - из трех ледокольных пароходов - в северо-восточной части этого моря и второй - караван «Ленина» из пяти судов - в юго-западной. Теперь научные работники могли сравнивать данные этих дрейфов.
Одновременный дрейф двух караванов продолжался почти 9 месяцев, вплоть до 7 августа 1938 года, когда «Ленин» и остальные суда были выведены изо льдов ледоколом «Красин».
Мы двигались на север.
С первых же дней стало ясно, что мы дрейфуем значительно быстрее, чем «Фрам» Нансена. «Фрам» за первые 9 месяцев дрейфа продвинулся всего на 400 километров. Наш же караван лишь за один первый месяц оставил за собой в общей сложности 400 километров, приблизившись к полюсу, если считать по прямой, на 200 километров.