Композиция «Триады» необычна. Это рассказ, повесть и роман (малая, средняя и крупная формы), причем каждое из произведений достаточно самостоятельно, чтобы быть опубликованным отдельно. Однако в таком случае очень многое потерялось бы, ведь, как известно, целое больше суммы своих частей. Что же такое «Триада» как целое?
Для Евгения Чепкасова характерно стремление к композиционной симметрии, которая является ключом к одному из слоев подтекста. Каждая из трех вещей, составляющих «Триаду», трехчастна.
В «Кружении» каждая часть подразделяется на три, что дает в сумме 9 – число кругов дантова ада, а сам рассказ достаточно прозрачно соотносится с «Адом» из «Божественной комедии». При вдумчивом прочтении можно даже отгадать, какие именно круги ада зашифровал Чепкасов (1-й, 3-й и 5-й, порядковые номера в сумме дают опять-таки 9). Обращать внимание на цифры я стал после прямой подсказки автора, так что удивляться моей проницательности не следует. Но продолжим наши математические упражнения.
Три части повести «Врачебница» подразделяются соответственно на пять, четыре и три, что в сумме дает 12 (число, весьма положительное; вспомните рассуждение мальчика Жени из «Детского сада» об этом числе). На протяжении трех частей так или иначе упоминаются все 7 церковных таинств – они-то и являются мистическим стержнем повести. Соотнесенность «Врачебницы» с «Чистилищем» Данте также имеется, но поскольку по учению Православной Церкви никакого чистилища не существует, очищающую, врачующую функцию в повести выполняет сама Церковь, что ясно из эпиграфа повести («Понеже пришел во врачебницу, да не неисцелен отыдеши»).
А эпиграф романа «Детский сад» («И выслал его Господь Бог из сада Эдемского») прямо указывает на потерянный рай, так что налицо структурное соответствие «Триады» Чепкасова «Божественной комедии» Данте. Кстати, композиция «Детского сада» симметрично усложнена: три части по девять глав в каждой, три в третьей степени. В этом романе троичность проявляется наиболее заметно: три главных героя (Гена Валерьев, Миша и Женя Солевы), три вставных письма (Гены, Владимира Валерьева и Степы), три вставных стихотворения (Гены, Владимира Валерьева и Миши), три сна Артурки (роль третьего сна выполняет сюжет «Стереоскопа»: «Мне бы могло такое присниться», – признается Артурка), три поездки (в студенческий лагерь, Москву и Дивеево), три символичных детских игры («Тепло – холодно», «Классики», «Догонялки»), причем все эти композиционные элементы равномерно распределены по трем частям романа.
Необходимо сказать, что «Кружение» и «Врачебница» оканчиваются крохотными текстовыми довесочками, как бы выпадающими из их общей структуры, – вероятно, эти довесочки выполняют функцию надписи «Продолжение следует» – и оно, действительно, следует. А после романа «Детский сад» нет ничего, похожего на эпилог, что придает «Триаде» в целом абсолютную композиционную законченность. Хотя вполне возможно, что автор рассчитывал на мою рецензию как на такой текстовой довесочек, который обеспечивал бы структурную симметрию.
Вообще, приверженность Евгения Чепкасова к троичности почти маниакальна, но в «Триаде» эта приверженность вполне оправданна. Точно так же художественно оправдано постоянное упоминание цифры 4 в «Преступлении и наказании», объяснение чего мы находим четвертой главе четвертой части романа – в истории воскрешения четверодневного Лазаря из «четвертого» Евангелия, прочитанной Соней Раскольникову в своей комнатке на четвертом этаже. Впрочем, мы отвлеклись.
Завершая разговор о композиции «Триады», следует обратить внимание на то, что трехчастное деление в каждом произведении весьма остроумно: в «Кружении» это три троллейбусных круга, во «Врачебнице» это три недели, проведенные главным героем в больнице, а в «Детском саде» это три детских игры, особенности которых символически определяют содержание и динамику каждой части.
Теперь следует сказать о художественном методе Евгения Чепкасова. «Триада» – книга, написанная в духе мистического реализма. Мистический компонент происходящего очень ярок в «Кружении», во «Врачебнице» он эпизодичен, а в «Детском саде» почти сводится на нет, как бы уходя на задний план, но при этом чувствуется, что этот задний план вполне реален. Чепкасов использует и некоторые приемы постмодернизма (литературные аллюзии, внутренние авторы, интеллектуальная игра), но это не более, чем приемы, а игра в «Детском саде» выполняет совсем иную функцию, нежели в постмодернизме. В постмодернизме игра призвана показать несерьезность происходящего, отсутствие твердых ориентиров, идеалов, и, по большому счету, реальности как таковой. А в книге Чепкасова нравственные ориентиры и идеалы весьма твердые, они по ходу действия проверяются жизнью, и истинные выстаивают, а ложные идеи разбиваются о жизнь – совсем как у Достоевского. Игры же в романе Чепкасова выполняют функции символически-мистические, т.е. должны восприниматься очень серьезно.