Лейтенант энергичен и деятелен. Его светло-голубые глаза блестят на грязном, закопченном лице. Он небрежно подносит два пальца к краю каски и указывает подбородком на двух офицеров, глядящих на него в изумлении.
— Это они? — грубо рычит лейтенант.
— Да, — отвечает ротмистр, нахлобучивая в смятении фуражку. — Эти двое господ ждут вас!
— Господ — это хорошо, — усмехается лейтенант, доставая из кобуры большой «парабеллум» и наводя его на двух арестантов. — Ничего не имею против. Господа, — трубит он через нос, покачивая в руке пистолет, — должен предупредить вас, что при попытке к бегству эта штука выстрелит! Не думайте, что сможете совершить самоубийство, пытаясь бежать от нас! Вы будете не первыми, кому я попал в копчик.
Он усмехается, как рычащий волк. Явно привык иметь дело с арестованными.
«Странно, что он не из полиции вермахта», — думает обер-лейтенант Вислинг, глядя на белый ремень лейтенанта, но вспоминает, что в пехоте служат и лучшие, и худшие офицеры. Там можно найти как благородного человека, так и последнего негодяя.
— Пойдем, что ли? — усмехается лейтенант, нетерпеливо чуть сгибая и разгибая колени. — По-дружески, разумеется! Поторапливайтесь, господа! Давайте кончать с этим. Мы предпочитаем не находиться в вашем обществе дольше, чем необходимо.
Возле вокзала их ждет крытый брезентом грузовик.
— В машину! — грубо приказывает лейтенант.
— Куда мы едем? — спрашивает оберcт Фрик.
— Заткнись, — рычит молодой солдат и бьет его прикладом автомата.
Грузовик с головокружительной скоростью несется по Берлину, сворачивает в ворота помпезного здания Верховного главнокомандования вермахта на Бендлерштрассе, там арестованных ведут в подвал. Там их с грубой любезностью приветствует обер-ефрейтор. Он тоже пехотинец. Им приходится сдать все личные вещи: ремни, подтяжки, шнурки из ботинок. Чтобы не повесились и не избежали трибунала.
— Только раскройте рот, мы пересчитаем вам все зубы, — обещает зверского вида старый солдат с эмблемой СА[45] на нагрудном кармане.
Через десять минут за ними приходят снова и ведут наверх.
Восседающий с надменным видом за письменным столом толстый майор из горнострелковых частей представляется обвинителем на их процессе. Несколько секунд рассматривает обоих, будто скотину, которую собирается купить. Переворачивает несколько листов в лежащей перед ним папке и с довольным выражением лица откидывается на спинку стула.
— Господа, я решил сделать все возможное, чтобы вас осудили по статье 91-а. — Щелкает пальцами. — То есть мы намерены добиться вашей казни, и я почти уверен, что вас повесят. Вы совершили постыдное преступление на Северном фронте. Если вся армия последует вашему примеру, мы вскоре проиграем войну. Но, слава богу, в великой немецкой армии таких, как вы, единицы. Вы будете повешены.
Майор нежно проводит рукой по золотому партийному значку на груди.
— Знаете, что человек может умирать в петле до двадцати минут? — спрашивает он с сардонической улыбкой. — С вами, надеюсь, это продлится вдвое дольше. Мой долг — присутствовать при всех казнях, к которым я имею отношение как обвинитель. Обычно я их не посещаю, но в вашем случае это доставит мне громадное удовольствие. Охрана! — кричит он так, что его голос разносится по всему зданию.
В кабинет испуганно входят двое пехотинцев в полной уверенности, что заключенные напали на обвинителя.
— Уведите от меня этих негодяев! — истерично вопит майор. — Бросьте их в самую худшую камеру!
Камеры в подвале здания на Бендлерштрассе похожи на клетки в зоопарке. Толстые вертикальные прутья отделяют их от коридоров, по которым беспрерывно ходят охранники.
— Свиньи, гнусные свиньи, — шепчет артиллерист-гауптман в камере по соседству с оберстом Фриком. Лицо его распухло от побоев. Один глаз заплыл.
— Что это с вами? — негромко спрашивает оберcт. Тело его начинает дрожать.
— Они избивали меня, — шепчет артиллерийской офицер. — Выбили зубы, пропускали через тело электрический ток. Хотят, чтобы я признался в том, чего не совершал.
— Где мы находимся? —с любопытством спрашивает обер-лейтенант Вислинг.
— Третье подразделение армейского трибунала, отдел четыре-а, подчиняется непосредственно начальнику управления военной юстиции, — отвечает некий штабс-цальмейстер[46]. — Не ожидайте ничего хорошего! Обращение здесь грубое. Я провел тут три недели. Будто живешь на вокзале. Впечатление такое, что под трибунал идет половина армии. Скоро никого не останется. Говорят, солдат у нас не хватает, а мы расстреливаем своих быстрее, чем русские.