«Слава Богу, — подумал я, — теперь я хоть знаю, что за штука это фритредерство». Конечно, выступить перед избирателями человеку, разыскиваемому полицией, значило идти на безумный риск, но, с другой стороны, что мне еще оставалось?
— Я к вашим услугам, — сказал я и поставил чашку, — Заранее предупреждаю, что я не оратор, но про Австралию я могу рассказывать целый час.
Мой хозяин просиял от счастья, пожал мне руку и сказал, что не забудет этой услуги до конца своих дней. Он дал мне свое долгополое пальто из тонкого драпа, даже не поинтересовавшись, почему это я, отправляясь в туристическую поездку по Шотландии, не обзавелся кожаной курткой, и мы помчались по темной дороге.
Он очень рано лишился родителей — все дальнейшее я узнал от него, пока мы ехали в Браттлберн — и его воспитал дядя, важная шишка в кабинете Асквита[7]. Окончив Кембридж, он, по совету дяди, занялся политикой. Я поинтересовался, почему он вступил в либеральную партию. Он сказал, что его семья всегда поддерживала вигов[8], но что вообще-то дело не в партиях, потому что и среди тори, и среди либералов можно встретить порядочных людей, равно как и ничтожеств или негодяев. Выяснилось также, что он любит бывать на скачках и что в стрельбе по тарелочкам он достиг кое-каких результатов.
Когда мы проезжали какой-то городок, нас остановил полицейский патруль. Два полисмена, светя карманным фонариком, осмотрели машину.
— Прошу прощения, сэр Гарри, — сказал один из них, — мы ищем зеленую машину. Еще раз простите за беспокойство, можете проезжать.
— Закон есть закон, — сказал сэр Генри, а я про себя подумал: «Неисповедимы пути Господни!»
Весь остальной путь мы проделали в гробовом молчании: мой спутник, по-видимому, готовился к выступлению, потому что иногда его губы шевелились, точно он хотел что-то сказать; я тоже глубоко задумался, потому что почувствовал в душе какую-то пустоту и забеспокоился, что же я скажу своим слушателям. Я не заметил, как мы приехали. У подъезда нас встретил тараторящий, как сорока, мужчина во фраке с орденской розеткой в петлице.
В зале собралось не менее пятисот человек, в основном женщины, но среди затейливых шляпок попадались и мужские лысины. Мой зоркий глаз отметил, что были здесь и молодые люди. Председательствующий, местный пастор, показавшийся мне пронырой и подхалимом, да к тому же, может быть, и пьяница — у него был красный нос — выразил сожаление по поводу отсутствия Крамплтона и долго распространялся о том, какая ужасная болезнь инфлюэнца, но, как ни странно, закончил свою вступительную речь, рекомендовав меня как «видного представителя австралийской политической жизни». В зале находились — сидели у входа в зал — два полисмена, и я надеялся, что эта рекомендация произвела на них впечатление. Затем выступил сэр Гарри.
В жизни своей не слышал ничего подобного. Начав какую-нибудь фразу, он обрывал ее и начинал следующую. Не закончив ее, он возвращался к первой, но, вспомнив, что надо бы закончить вторую фразу, делал паузу и вдруг начинал третью. И это несмотря на то, что перед ним лежала толстая пачка бумаги, конспект его выступления. Когда он отрывался от него, чтобы посмотреть в зал, то после этого впадал на какое-то время в прострацию, из которой выходил, декламируя как Генри Ирвинг[9], заученную наизусть фразу. Между прочим, он остановился в своей речи и на «военной угрозе со стороны Германии» и заявил, что она не что иное, как измышление тори, чтобы отвлечь бедняков от борьбы за свои права и приостановить ход начавшихся социальных реформ, но что трудящиеся понимают это и не позволят тори отнять у них завоеванные права. Далее он сказал, что нам надо не наращивать, а сокращать вооружения, вызвав тем самым Германию на соревнование. Если же она откажется поддерживать нас, то мы должны послать ей ультиматум: делайте то же самое, что и мы, или будете уничтожены.
«Как жаль, — подумал я, — что он не знает о содержании черной записной книжки». Я после его выступления, как ни странно, воспрянул духом: во-первых, я лишний раз убедился, какой прекрасный человек сэр Гарри, а во-вторых, у меня появилась уверенность, что моя речь будет в несколько раз лучше, хотя я и не учился ораторскому искусству.